Пророк, или Загадка гибели поэта Михаила Лермонтова. Иван Никитчук

Никогда! Может быть, и вправду моя любовь слишком трудна для моих плеч, но я готова нести эту тяжесть.

      – Как долго я ждал этих слов… – заглядывая в ее глаза, прошептал Лермонтов. – Поедем отсюда, я провожу тебя.

      Они вышли на улицу, им подали карету, и она покатилась по ночному Петербургу. Подъехав к дому, он помог ей выйти с кареты.

      – Прощай, Михаил Юрьевич. Мы скоро увидимся. Но одно ты должен обещать мне, как сестре.

      – Что? Говори!

      Она взяла в свою руку руку Михаила Юрьевича.

      – Беречь себя. Не только как поэта, но и попросту как Мишу Лермонтова.

      Лермонтов нежно поцеловал ее руку.

      – Ты назвалась моей сестрой, а я, следовательно, твой брат… Спасибо тебе, дорогая Эмма. Но… мне бы хотелось чего-то большего…

      – Мишель, дорогой, я люблю тебя… Но ты ведь знаешь, что я повенчана, у меня есть супруг, которому я верна… И большее просто невозможно…

      После некоторого раздумья Лермонтов, взяв ее руку, сказал с какой-то особой теплотой в голосе:

      – Как я тебя понимаю, мой добрый ангел… Я думал много о тебе в последнее время, и, кажется, сегодня я получил ответ на все свои сомнения…

      – Мишель, я прошу тебя не сердиться на меня и не выбрасывать меня из своего сердца. Мне будет очень больно…

      – Никогда, Эмма, никогда… Поверь мне, ты навсегда поселилась там… Вчера я написал тебе небольшое стихотворение. Возьми его.

      Лермонтов вынул сложенный небольшой лист бумаги.

      – Когда ты его прочтешь, ты поймешь, что я все предвидел.

      – Спасибо! Я сейчас лягу в постель, буду читать твое стихотворение и думать о тебе, мой милый Михаил Юрьевич. Ты только не уходи. Немножко пройдись вдоль дома… Я буду слушать твои шаги… Прощай!

      Лермонтов поцеловал ее руку. Мусина-Пушкина скрылась в подъезде дома.

      Михаил Юрьевич остался один. Светили звезды, взошла луна… Природа соответствовала его взволнованному сердцу. Он медленно пошел вдоль дома, потом вернулся и снова повторил прежний путь…

      Мусина-Пушкина уже в постели открыла листок со стихом и, прислушиваясь к шагам за окном, принялась читать.

      Графиня Эмилия —

      Белее чем лилия,

      Стройней ее талии

      На свете не встретится.

      И небо Италии

      В глазах ее светится,

      Но сердце Эмилии

      Подобно Бастилии.

      – Милый, милый Миша!!! Ничего ты не знаешь! Я очень тебя люблю… люблю… люблю…

      И сон сомкнул ее глаза.

      Лермонтов пришел домой далеко за полночь, почти утром. Он снял верхнюю одежду, зажег свечу и сел за стол. В голове теснился рой мыслей вокруг происшедшего. Он видел прекрасные глаза Эммы, а в ушах стояло злобное шипение «избранного» общества: «Выскочка!.. Выскочка!.. Выскочка!..»

      Рука сама потянулась к перу, и вскоре из-под него появились слова, потом строчки…

      Как часто, пестрою толпою окружен,

      Когда передо мной, как будто бы сквозь сон,

      При шуме музыки и пляски,

      При диком шепоте затверженных речей,

      Мелькают