Я остаюсь. Мелодия для флейты и виолончели. Юлия Добровольская

их подхватил Катькин муж.

      Лера стала извиняться, а Катька, согнувшись пополам от смеха, простонала:

      – Лер, дай три рубля.

      Когда Лера вынесла в прихожую три рубля, долговязого уже не было, а Катька скакала вокруг бабы Марины, пытаясь стащить с себя этюдник и запутавшись в его ремнях:

      – Баба Мариночка! Додоша!

      Лерин вестибулярный аппарат немедленно напомнил ей о своём несовершенстве – её укачало.

      В дверях соседней квартиры стояла Пижама.

      – Ах, Лорочка, у вас преле-е-естная сестричка. Здравствуйте, Катюша.

      Но Катюша не слышала – она тискала Бабу Марину и голосящего басом, вырывающегося Додо.

      Ну вот и вернулось милое моё землетрясеньице! Ждали – извольте.

      * * *

      Катька свернулась в кресле и едва не мурлычет от удовольствия. Раскраснелась после ванны и Чу-Мая. Её тёмно-песочные волосы, подсыхая, закручиваются в крупные кольца – прадедово наследство. И глаза – серые с фиалковым оттенком, его же – мерцают лукаво и загадочно. Дедушка, папин папа, как только внучку увидел, сказал: батины глаза, буря будет, а не девка!

      И вот сидит эта буря с блаженной физиономией. За прошедшие два часа она успела нареветься, насмеяться, назадавать кучу вопросов, ни на один не выслушав ответа, и не ответив толком ни на один Лерин.

      Единственное, что Лере удалось выяснить достоверно, что долговязый – вовсе не её муж, а просто таксист, оказавшийся соседом по дому. Он улизнул, не взяв три рубля, поскольку ещё по дороге сказал, что с удовольствием выполнит благотворительный рейс в пользу нищих свободных художников. Правда, недолгими попутчиками у неё были двое азиатов с дынями в соломенных оплётках, которые вышли у гостиницы в центре, дали десятку «без сдачи» водителю за работу и дыню Катьке. За красивые глаза, разумеется.

      А глаза эти уставились на телефонный аппарат…

      * * *

      Пурпурный сафьян. Гранатовые бусины.

      Пламя свечи.

      Виолончель самозабвенно ведёт свою партию.

      Вдруг на самом взлёте, неожиданно, но в лад,

      с той же страстью вступает флейта.

      На миг виолончель смешалась.

      Но лишь на краткий миг,

      как бы забыв, что играет дуэт.

      Белая атласная лента.

      порывом ветра брошена на сафьян.

      На неё скатилось несколько жемчужин.

      – Валер… – Глаза под пушистыми ресницами засверкали. – Валер, я остаюсь… В Питере.

      Лера сплюнула три раза через левое плечо, постучала по деревянному подлокотнику и встала.

      – Пойду поставлю чай.

      Катька пружиной взвилась с кресла и закружилась по комнате.

      – Я остаю-у-у-усь в родном Петербу-урге-е, мне так надое-е-ело уже кочева-а-ать… – Получалось нечто вроде романса. – Лер! Ты слышала? – Она пропела снова эту фразу, задумалась ненадолго, замерев на одной ноге и раскинув руки, и продолжила: – Детей нарожа-а-аю я целую ку-у-учу, – опять замерла на миг, – и буду борща-а-ами муженька ублажа-а-ать… Ля-ля-ля-ля-ля-а-а-ля…

      Господи,