Перекрёстки детства, или Жук в лабиринте. Альберт Светлов

чем свойское, свежее и даже ещё тёплое.

      Израсходовать всё, что давала Марта мы, конечно, не могли, поэтому бабушка делала из излишков сметану и масло, для чего на веранде стоял жужжащий при работе тугой ручной сепаратор. Немного желтоватая сметана выходила такая густая, что ложка стояла в ней, как оловянный солдатик, и придавала супам, борщам и щам тот неповторимый вкус, что помнится потом всю жизнь. Да, а ещё её можно было намазывать ножом на хлеб и посыпать сверху сахаром.

      В загоне, над стайками хранили запасы сена, но это был не тот сеновал, который я несколькими годами ранее планировал подпалить, а другой, настоящий. Я-то тогда имел в виду поджечь немного сена, лежащего на погребе. А здесь оно, сложенное на стайках, упиралось почти в крышу пристроя, и не всегда удавалось забраться на самый верх тюков. Но так случалось только в начале зимы и осенью, когда сухую траву, утрамбовывая, набивали под завязку, до самых стропил. К весне оставалась примерно половина, продолжавшая и дальше убывать, и вот в эти-то моменты появлялась возможность не только взобраться на сеновал, покувыркаться в колючем, пахнущем летом, сене, но и проползти в глубину построек. Когда я, однажды, смог вскарабкаться на самый верх и продвинуться дальше, то для меня стало открытием, что с сеновала прямо на чердак переброшены несколько досок. Я, незамедлительно, осторожно ступая, скользнул по ним и оказался над чуланом, возле, забитого досками крест-накрест, люка.

      В общем-то, место это было ничем не примечательно. Чердак, как чердак. Пыльно, темновато, окошечко на улицу невелико, в него едва можно голову просунуть, по центру-уходящая ввысь, наружу, квадратная печная труба, вместо пола-толстый слой шлака. Но чердак этот оказался тем неведомым миром, что мне посчастливилось открыть самому. И я поспешил сообщить об этом открытии не только брату, но и друзьям.

      В тот раз я вернулся на землю тем же путём, что и пробрался наверх, т.е. через сеновал. Но уже на следующий день выяснил, что на чердак можно попасть с веранды, забравшись, подобно альпинисту, по брёвнам стены дома, цепляясь за предусмотрительно вбитые в них кем-то толстые гвозди. И слезать тут тоже оказалось проще, – держишься руками за верхнее бревно и спускаешь постепенно ноги вниз, а затем разжимаешь пальцы и прыгаешь на пол.

      Нас ругали и запрещали лазить наверх. Но ничего не действовало. Вскоре на чердаке появилось несколько стульев и кучка книг, читать которые, из-за царившего полусумрака, получалось лишь у окошечка. Частенько вместе с нами наверху тусовался и серый полосатый бесхвостый кот Шкет. Хвост ему прихлопнули в дверях как-то зимой, когда он был ещё котёнком. Перерубленная половинка вначале болталась на коже, а затем и вовсе отвалилась, вот Шкет и помахивал с тех пор небольшим серым обрубком. Здесь он символизировал подобие уюта, и любил спать, развалившись, на свободном стуле.

      Чердак стал укрытием, куда не могли пробраться