Лучи уходят за горизонт. Кирилл Валерьевич Фокин

возможно… Судя по количеству задействованных войск, небо над заливом с берега должно было напоминать небо над Нормандией в 1944 году… Жаль, увидеть эту красоту тайцам мешали тучи.

      Откинув голову и прикрыв глаза, чтобы на секунду отвлечься от всё новых и новых данных, поступающих на визор (состояние отряда, сведения о местности, разведанные о противнике, подробная карта и маршрут следования), Алессандро задумался. Его слегка трясло, он ощущал лёгкий тремор в кистях и икрах, но это ничего, это нормально. Его это не беспокоило, ведь он не трусил, и колющий страх в груди, холодный страх неопределённости, заводил его. Скоро инстинкты возьмут своё, и тогда тремор прекратится, а пока – пусть, ведь призового рысака, по поверью, тоже трясёт перед стартом забега.

      Когда пять лет назад он летал на охоту в Пакистане, он чувствовал себя по-другому. Пять лет – огромный срок, и он уже даже не помнил, когда и где видел ту рожавшую женщину. Там тоже шла настоящая война, там тоже убивали людей, и та женщина рожала практически на поле боя. Рожала от урода, которого прикончили той же ночью, и Алессандро трудно было поверить, что такая мразь может подарить жизнь, и вряд ли ребёнок выжил в таких условиях, но…

      Алессандро продолжал время от времени мысленно возвращаться туда, где новый человек пришёл в мир на его глазах. Он ведь никогда не видел родов. У него не было семьи – была девушка, да, она жила в Риме, они собирались пожениться, и он уже сделал ей предложение, но это случится, когда (если) он вернётся живым и (хочется верить) невредимым домой, и, может быть, в будущем сможет увидеть, как из тела его жены на свет появляется их сын или дочь.

      Алессандро хотел проверить на практике, какие чувства испытывает отец при родах.

      «Мне тридцать два, – думал Алессандро, – и даже если ребёнок у нас родится ровно через год, то ему будет двадцать, когда мне уже будет за пятьдесят. Это будет две тысячи сорок пятый… Через двадцать лет моя жизнь будет клониться к закату, а его – только начинаться… Ему предстоит жить в мире, который моё поколение ему оставит. И ради этого я сижу сейчас здесь, потею и не шевелюсь, хоть у меня чешется шея, дрожат ноги и руки. Ради этого через десять минут я шагну из люка в пропасть… За моих детей, за всех наших детей, даже за то несчастное маленькое существо, родившееся от выродка… Я и мои друзья шагнём в пустоту, чтобы победить плохих ребят и сделать этот мир чуть-чуть лучше».

      Он читал дискуссии в Интернете, смотрел телевизор и знал, что говорят про эту войну. Не диктатор Нгау спонсирует террористов. Не диктатор Нгау убивает европейцев и китайцев, он не имеет никакого отношения к тому, что творится внутри стран, которые выступили против него. Он был бы счастлив забыть про их существование, он не собирается развязывать войну. Войну развязывает Совет Безопасности ООН, войну ненужную, войну, где будут погибать люди, не имеющие к Таиланду ни малейшего отношения.

      Последние двадцать лет – всё одно и то же, ничего нового. Да, диктатор