Схватка. Александр Ольбик

живые зелено-янтарные глаза.

      – Заходи, – пригласил гостя Арефьев и повел его за собой.

      Они обогнули дом и вошли в тень раскинувшихся кустов жасмина, среди которых притаилась беседка с разноцветными стеклами. Когда они уселись за ромбовидный стол, Раздрыкин положил на него газету «Пульс Опалихи» – разворотом к Арефьеву.

      – Смотрите, Герман Олегович, как они меня кинули мордой в грязь.

      Арефьев не без интереса прочитал, на три колонки, крупный заголовок: «И у нас есть свои зоофилы?». Материал сопровождала обильная подборка фотографий, на которых был изображен сам пастух и его стадо. Среди животных особенно выделялась коза Табуретка – старая, с большими рогами и молочным выменем. И по мере того как Арефьев вчитывался в текст и вглядывался в снимки, глаза его хищно сужались, на щеках заходили желваки.

      – Тебя, Петро, действительно грязно кинули, – тихо проговорил Арефьев. – Но в чем правда?

      – Да какая к черту правда, Герман Олегович! Тут одна черная клевета. Смотрите, что мерзавцы придумали… Журналист задает вопрос сексопатологу, затем председателю комиссии по охране животных и даже директору зоопарка, дескать, как они смотрят на такой экземпляр, как я?

      – Успокойся, парень, я не суд и не следователь. Если ты ко мне пришел, говори – да или нет. Все! Я жду…

      – Клянусь детьми, нет, нет и нет! Я же пятерых детишек настругал, зачем же мне еще козы?

      – А кто этот прокуда, с чьей подачи написано все это дерьмо? Получается, что как будто кто-то лично видел, как ты трахал козу Табуретку?

      – Вот в том-то и дело – кто он? Я пошел в редакцию, но мне эта курва, редакторша, сказала, что не может назвать источник, поскольку по закону она не обязана этого делать. Значит, меня можно прилюдно полоскать в позоре, а назвать гада, который меня до смерти опоганил, нельзя. Как я буду смотреть детям в глаза? И как они пойдут в школу?

      Крупные слезы полились по загорелым, рано проморщининым щекам Раздрыкина.

      – Хорошо, Петро, а чем, собственно, я могу тебе помочь? – у Арефьева даже боль в спине поубавилась. Он подумал о пистолете в столе.

      – Если можете, одолжите мне деньжат, я пойду с ними судиться. После такой рекламы я теперь не смогу продавать молоко. Все соседи враз отказались, а я ведь за счет этого только и перебивался…

      – Я, разумеется, тебе дам денег, но ты, Петро, должен сказать всю правду.

      – Да какая, к хрену, правда! – пастух явно заводился.

      – Подожди, парень, не штампуй ахинею. Я тебя о другом спрашиваю: из-за чего они тебя так облажали? Ведь без причины ничего не бывает. Верно?

      – Хорошо, скажу, – Раздрыкин нервно отстегивал и застегивал кнопку на безрукавке. – Во время выборов нашего мэра я создал комитет…Ну, какой там комитет, одна видимость…Собралось нас шесть мужиков и решили мы этого каплуна прокатить…

      – Кого конкретно?

      – Нынешнего мэра, жириновца, наобещавшего сделать из Опалихи новые Васюки. И став мэром, тут же, за бесценок, продал лесопилку, но и этого ему показалось мало. Ввел