Дорогая пропажа. Сергей Алексеевич Минский

аналогии, и та втащила в него ассоциацию с сестрами – старшей и младшей: Наташей и Полиной. Вернуло к размышлениям о Новом годе. О том, что и как будет, о том, что у Славы наберется не так уж много народу, но главное – большинство из них не свои, и им до лампочки его житейские неувязочки. «Коллеги Станислава Францевича по бизнесу, – подумал и усмехнулся, словно, и вправду, это было чем-то смешным, а, может, просто потому, что вообще это могло показаться смешным, – Самое главное, что им дела до моих проблем нет. И это ве-ли-ко-леп-но».

      И все же он лукавил. Главное, что должно было случиться в канун Нового года, связывал он не с гостями университетского своего товарища, не с их вниманием к его проблемам, а с возможным приездом той, что казалась уже потерянной для него навсегда. Той женщиной, которую он смог оценить по-достоинству только тогда, когда потерял. Именно она – главная интрига праздничной новогодней ночи: первая и единственная его любовь.

      До невыносимости въедливое поначалу, после разрыва чувство вины с годами притупилось, стало трансформироваться в ощущение духовной близости, в постоянное присутствие ее в себе на фоне тихой надежды, что рано или поздно разлука закончится. И это ощущение теперь не угасало никогда, как постоянно горящий фитилек в газовой колонке, готовый в любой момент возжечь жаркое, согревающее исхолодавшую душу пламя. Так и случилось. Закольцованные на постоянную работу чувства, так долго подавляемые, и, в конце концов, спрятавшиеся в укромном уголочке души, вдруг обнаружились и стали разворачиваться в сознании, заполняя его, согревая собой душу и тем самым заявляя о себе все сильнее и сильнее. Они вернулись к полноте жизни как альтернатива всему его нынешнему угнетенному состоянию. И поэтому защитная функция организма не запихнула их, как и прежде, в архив памяти, а начала исподволь лелеять, разворачивая сцены прошлого во всей красоте сопутствующих декораций. Нет-нет, да и всплывали далекие, забытые, казалось, картины и – как наяву – сопровождавшие их фантомы звуков и запахов. И тогда развернувшиеся, словно бутоны прекрасных цветов, чувства начинали трепетать, будто от стыда. Наверно, за то, что он, Павел, так и не позволил им реализоваться в свой час из-за своего недомыслия. А, может, за то, что он подсознательно еще не отошел душой от уз брака, еще воспринимал разрыв эмоционально, а уже думал о другой, пусть даже о любимой женщине. Эти чувства уносили его в пятнадцатилетнее – «как будто вчера» – прошлое, пленяя теплотой и наивностью оживших в памяти моментов простого человеческого счастья. Негой длинных весенних и летних вечеров, переходивших плавно в такую же прелесть до жалости коротких ночей. В то такое далекое и такое близкое начало жизни, когда еще не было ни тещи, ни жены, ни этой сволочной ситуации, отнимавшей у него Алешу.

      Настроение резко изменилось. Железы внутренней секреции испоганили кровь, и все прекрасное в Павле свернулось в точку. Точка тут же развернулась, но уже в ином, противоположном качестве: в образовавшемся пространстве уже царила борьба за существование. И эта борьба заменяла естественные