Моя революция. События 1917 года глазами русского офицера, художника, студентки, писателя, историка, сельской учительницы, служащего пароходства, революционера. Сборник

но серебряный оклад похищен.

      Не тронут и серебряный бюст Петра I, очевидно, потому, что из-за патины, его покрывающей, его легко принять за чугунный. Разломаны все ящики письменных столов и низких шкафов, но это не так печально, ибо они все были самой ординарной работы, «даже не Гамбса[154]». Напротив, изящная конторка Александра I в углу у окна цела. Не знаю, что сталось со стереоскопическими картинками несколько легкого содержания, которые после погрома я видел еще вместе со всякими бумагами (ныне сданными в Архивную комиссию) валяющимися на полу. Как-то было конфузно справиться у моих провожатых о судьбе этих несколько предосудительных сувениров… Картины, висевшие по стенам в темной уборной, куда, очевидно, солдаты не догадались зайти, все еще висели на прежних своих местах.

      В соседней с кабинетом комнате («Учебной», «Приемной») я нашел тот самый ящик на ножках роскошной работы, который был поднесен Государю по случаю двадцатипятилетия царствования и в котором хранились 25 листов с акварельными видами Петербурга – работы разных видных художников, в том числе моего отца, моих двух братьев, М.Я. Вилье¹⁷¹, Вилье де Лиль-Адана, Премацци¹⁷² и т. д. Увы, этот ящик был жестоко поломан в разных местах, стекло в его крышке разбито, а виды Петербурга, частью порванные, разбросаны по всем углам. В таком печальном виде я увидал этот дар Городской думы, изготовлявшийся (в 1880 г.) на моих глазах, когда я в первый раз после погрома посетил дворец. Теперь все листы были снова уложены в ящик, а самый яшик (домашними способами) починен.

      И снова во время этого моего нового обхода половины Александра II у меня ожила мечта о создании грандиозного музея в Зимнем дворце, точнее, целого ряда музеев историко-бытового характера, которые являлись бы известным продолжением Эрмитажа – с доведением коллекций до наших дней. Тут же, в связи с прочим, был бы расположен Восточный отдел, Кабинет эстампов (перенесенный из слишком тесного помещения в Эрмитаже) и многое другое. Однако Верещагин сразу меня разочаровал. Он вдруг заговорил о необходимости предоставления значительной части дворца под разные организации (!). Ах, какие можно было бы сделать чудеса, если бы не было этих чиновничьих душ, вечно думающих о том, как бы угодить начальству, и хотя бы такому, которое они только вчера признали и в душе продолжают ненавидеть!..

      28 ноября (15 ноября). Среда. Предполагал сегодня весь день рисовать костюмы «Петрушки», но не тут-то было! В «Известиях» появилась дурацкая заметка о том, что мы с Верещагиным принимаем близкое участие в работе Луначарского! Мне это показалось настолько опасным (и вредным для самого дела, ибо все те, без которых нам не обойтись, могут окончательно от нас отмежеваться, прекратить всякое с нами общение), что я решил написать Луначарскому письмо и отправился с проектом такового к Верещагину, чтоб с ним вместе все обдумать. <…>

      Верещагин, который и без того очень тяжело переносит одиум, вызванный своей «поддержкой самозваному правительству»,

154

Генрих Даниэль Гамбс (1764–1831) – мебельный мастер из Пруссии, работавший в Санкт-Петербурге.