Если из многого взять понемножку…. Александр Чумовицкий

будем водить на концерты классической музыки, в театр…

      Будущая высокая психическая личность вошла в кабинет, держа пару больших стоптанных туфель по привычке в зубах. Она поставила туфли на коврик перед профессором и неприязненно сказала, перекосив рот:

      – В театр я не пойду. Дуракаваляние. Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.

      – А что же мы с вами предпримем сегодня вечером?

      – В цирк пойдем лучше всего.

***

      Цирк, особенно в верхних ярусах, был набит посетителями.

      Скучая, она навела двойной лорнет на ложи незнакомых дам, потом перевела взгляд на самый верх…

      Два лица: одно волосатое, пьяное и ухмыляющееся, другое – пухлое, краснощекое и испуганное – ударили ее по глазам, как раньше ударил яркий свет…

      Она вспомнила, упала со стула, потом вскочила и с радостным визгом бросилась к этим лицам. Раздался оглушительный рев, пронизанный насквозь свистками и пронзительным детским криком. Она прыгнула через барьер, потом через чье-то плечо, очутилась в ложе; чтобы попасть в следующий ярус, нужно было перескочить высокую стену; прыгнула, но не допрыгнула и поползла назад по стене.

      Тут ее подхватили чьи-то сильные руки, ласковый голос запел:

      – Сон приходит на порог.

      Крепко, крепко спи ты.

      Сто путей, сто дорог

      Для тебя открыты….

      Её передали в другие руки…

      – Тулпарым шункырым,

      Инде скла син-тын.

      На-ни-на, на-ни-на,

      Генацвале патара…

      Она переходила с рук на руки, лизала чьи-то руки и лица, подвигалась все выше и выше и наконец попала на галерку…

      Спустя полчаса она шла уже по улице, и ей казалось, что жизнь ее не обрывалась ни на минуту.

      Лука Александрыч покачивался и инстинктивно, наученный опытом, старался держаться подальше от канавы.

      – В бездне греховней валяюся во утробе моей…, – бормотал он.

      «А если он бедный и слабенький, и я нужна ему, то, может быть, я буду с ним счастливее, чем с человеком, который стоит выше меня и которому я не нужна», – думала она.

      Чушь собачья

      На илистом дне мягко и покойно. Сонно колышутся водоросли, изредка пуская тонкие цепочки воздушных пузырьков туда, где последние лучи солнца слабо пробиваются сквозь толщу воды…

      Вдруг и этот последний печальный свет закрыла тень, плеснуло по воде весло.

      «Герасим, что ли, вернулся? Никак совесть заела…», – подумала она и всей душой, сбросив с неё камень, устремилась вверх.

      Чьи-то мягкие серые лапки подхватили, помогли перевалиться через борт в лодку.

      «Нет, не Герасим, – удивилась она, переводя взгляд с хлопочущих над ней зайцев на старика с веслом: – Мазай, похоже…»

      Но слишком уж суровым и насупленным был этот старик, да и лица у зайцев скорбны и невеселы. Смутная догадка мелькнула у нее.

      И превратилась в уверенность, когда, оглядевшись, она приметила