Радикализация искусства. Избранное. Глеб Нагорный

ищешь, а он уже курлыкает; только ты его за крыло поймал, а он тебя – зубами, и снова цветком ароматизирует или пчелку из себя корчит. И весь такой подозрительно-положительный… «Мы что… мы работаем, на благо, во Имя…» Хвать-хвать! Да что тут скажешь? – фейерверк туш и скорбь душ… Птицезвери какие-то!.. – Амадей помолчал; через минуту, скорее для себя, чем для собеседника, проронил: – Иными словами, кому и намордник – галстук, – и вдруг совершенно некстати добавил: – С другой стороны, знание законов, даже толковых законов, делает нас безответственными и безнаказанными…

      – Разве знание законов не делает нас ответственными перед другими? – обомлел командируемый.

      – Куда там. Знание законов делает нас хитрыми, выскальзывающими и уклоняющимися от ответственности. Закон – он же в голове должен быть, а не на бумаге. Понимаете, в чем дело, в сами-то законы я верю, искренне верю, а вот во взяточников нет. Не верю!

      – Неужто раньше по-другому было? – иронично улыбнулся Флёр.

      – Так же. Только в прошлом всё это было ярко выраженное, а сейчас – грязно скрытое. Разницу чувствуете?

      – Не совсем, честно говоря… Ну, и как же всё-таки с этим бороться? – вяло поинтересовался командируемый, которому порядком надоел этот разговор.

      – С этим не надо бороться, – Амадей Папильот кивнул на столы. – Нужно разгадать причину этого шалберенья29. А причина тут одна – нежелание жить. Они не хотят работать на отделы и ведомства, так как те не могут их защитить и не в состоянии пролить свет на природу Миро-Здания, природу их «серебряных» нитей, природу их появления в Здании и их ухода. Они просто-напросто боятся реальности – вот и прячутся здесь, в «Граммофоне». Поэтому и гребут под себя, понимая, что Здание никто, говоря их языком, не «крышует». Поскольку Здание и есть самая жестокая, беспощадная и «беспредельная» крыша. Поэтому и распространился по отделам самый страшный недуг – массовый эгоизм. В виде обществ с ограниченной ответственностью, колоссальными олигархическими возможностями и перманентным страхом перед ликвидацией. Вы, наверное, думаете, они празднуют что-то? Нет. Все они в глубоком трауре. Они уже давно не живут, а делают вид, что живут. Мало того, все их лжеистины по поводу борьбы между материальным и духовным давно свелись к одному: к борьбе между материальным, которое может быть выражено в деньгах, акциях, долях и облигациях, и всем остальным, что такого выражения не имеет, а значит, не является материальным… – С этими словами Амадей острым, как рыболовный крючок, взглядом зацепил вымазанный тунцовым салатом пиджак, обладатель которого посапывал за столом и вкусно приговаривал: «Ах, какая маржа! Ах, какая маржа…» – Но это еще не самое худшее, – брезгливо отцепившись от юриста, продолжил Папильот: – По крайней мере, они еще в здравом уме пребывают. Худо-бедно, но пребывают, худо-бедно, но сохранили собственное

29

Шалберенье (устар.) – бездельничанье.