МОР. Вася Дикий

и обрезала провода, чтобы никто не врывался в её отчаяние дребезжанием спонтанных визитов. Телефон мёртвым грузом лежал в нижнем ящике стола под грудой ненужной макулатуры. Дверной звонок она тоже отключила, не желая встречаться с не обслуженными заказчицами, прибежавшими забрать свои тряпки или вернуть задаток. Когда кто-то стучался в дверь: жирная соседка с постоянным отсутствием соли или яиц, включая мужниных; заказчицы, сумевшие прорваться сквозь оборону бдительной консьержки; или же очередные сектанты, предлагающие услуги по открытию глаз на тайны мироздания, – Вика забивалась в угол, зажмуривалась, что есть силы, пытаясь притвориться, что её нет, в первую очередь для самой себя, и ждала, пока звуки стихнут. Потом ещё долго боялась пошевелиться, всякий раз опасаясь, что это её злобный насильник, вычислил адрес и стремится продолжить своё изуверство.

      Голод всё же вынудил Вику выбраться из заточения. Каждый шаг давался с трудом, а поездка в лифте оказалась вариацией на тему пыток в Гуантанамо. Она быстро похватала с полок провизию, нервно расплатилась и, позабыв о сдаче, поспешила домой. Нет, не поспешила – помчалась. Ей казалось, что за ней гонятся. И ничто, никакие уговоры не могли избавить от этого чувства, от ощущения, что он дышит в затылок.

      «Глупая, глупая Вика. Не нужна ты ему вовсе. И тогда не нужна была, просто подвернулась под руку. Ты никогда не станешь для кого-то столь важной, чтобы тебя стали преследовать».

      «Он снова сделает это, как бы ты ни бежала».

      «Никому ты не нужна. Дура. Никому».

      «Тебе не спастись».

      Снова безмолвное сидение взаперти. Снова страхи, бессонные ночи и ужас, не позволявший ни одной крохотной мышце расслабить паралитическое напряжение, сковывавшее всё тело мучительными тисками.

      На дешёвые крупы, хлеб и макароны денег уходило немного, кварплату Вика не платила второй месяц, так что вполне могла не работать. Точнее, работать она не могла, поэтому перебивалась тем, чем способна была затариться в редкие вынужденные вылазки, на которые отваживалась раз за пару недель.

      Так шло время. Будущего Вика не видела. Она боялась смотреть даже на настоящее, трепетала от прошлого и шла сквозь вязкие сутки с плотными шорами на глазах.

      Потихоньку всё же капельки жизни сочились из её израненной души, и духота спёртого воздуха квартиры толкала на отважные, хоть и незаметные простым людям поступки: Вика решалась открыть окно, чтобы проветрить жилище и вдохнуть свежесть солнечного воздуха. Порой она в него даже смотрела и иногда не отводила взгляд от случайных прохожих, а начинала, как прежде, разглядывать их и притворяться живой, увлечённая их жизнями.

      Но часто она видела его. То он скрывался в теле усатого дяденьки в шляпе не по погоде. То под личиной замухрыжного бомжа или пропитого соседа. Всё это был он – они, кто мог сделать ей больно.

      Слишком больно.

      Слишком больно, чтобы жить.

      Однажды в конце августа Вика в очередной раз отважилась открыть окно, из которого тут же повеяло приближением осенней