Этот странный мир. Сборник. Борис Евгеньевич Штейман

для себя что-то изобретаю. Чтоб, так сказать, не заржавел в бездействии инструмент! – говорю первое пришедшее в голову. – Ни у кого даже в мыслях не возникает… м-м-м… такого странного подозрения.

      – Чушь! – с чувством произносит она. – Форменная чушь! Ты им просто необходим… как игрок, партнер! А Михалыч от тебя без ума. Он говорит, что только ты его понимаешь, а больше никто. А из старых жильцов больше никого и не осталось.

      – Подожди, – пытаюсь сбить ее с толку фактами. – А Аня, ну, Анна Петровна с первого этажа? Скажешь, не из аборигенов?

      – Причем тут Нюрка? Она помешана на мужиках! Ей до лампочки, кто ты! Лев Николаевич или еще кто. – Элла закрывает лицо руками. Плечи и спину ее сотрясают беззвучные рыдания.

      – Из-за тебя погиб Валентин, – слышу ее шепот.

      "Вот оно оказывается, в чем дело!"

      – Это бестактно! – говорю я с деланной обидой. – Ты бы хотела, чтоб убрали меня? Так? – немного помолчав, добавляю: – Я же люблю тебя!

      – Ты решил, что я тебя заложу? – Она смотрит на меня, неприятно прищурив глаза. – Поэтому?

      – Ну ты даешь! – удивляюсь я. – Подумала, что я боюсь этих молокососов?

      Неожиданно резко швыряю нож. Он втыкается в буфет рядом с Эллой. Надо отдать ей должное. То ли трудная жизнь с Михалычем так ее закалила, то ли природная выдержка. Ни один мускул не дрогнул на ее лице.

      – Они же не профессионалы. Здоровые, энергичные, жестокие, но этого же мало, – пытаюсь вразумить ее я и сразу же встречный вопрос: – Он действительно Женькин отец?

      – Ты спятил? – равнодушно интересуется она.

      "Или она прекрасно владеет собой, или… я ничего не понимаю".

      – Зачем тебе надо было выдавать себя за Льва Николаевича? Ну, сказал бы, родственник, друг, знакомый, будешь жить во время их отъезда…

      – Да, ты права, – соглашаюсь я и добавляю в недоумении: – И зачем это я?

      – Прекрати! – обрывает Элла, подходит к картине. – Это у тебя здорово получается. Ты – талант! Неужели, правда, что ты никогда до этого не писал маслом?

      – Не только маслом, но и не рисовал никогда, – уверяю ее.

      – Поразительно! – задумчиво разглядывает она леща, похожего на кита. – Как назвал?

      – Пока никак… Возможно… "В чреве китового леща". Или просто "В чреве". Еще не решил. Кстати о птичках. Серега знает, что я стопроцентный Лев Николаевич. Ты не находишь крайне подозрительным, что только ты одна меня не признаешь? А?

      – Ладно, оставим этот разговор. Если тебе нравится или еще почему-то, то ради бога! Ты талант, можешь себе позволить…

      – Я, прежде всего, портной, модельер, если угодно, а потом все остальное.

      Снова сажусь за швейную машину, и опять получается отвратительно.

      – Что-то с аппаратом, – бурчу я.

      – Ты знал, что Валентин занимался ядерной физикой?

      – А он вроде как-то говорил, инженер, в лаборатории…

      – Не притворяйся! Надоело!

      – Ты просто не в духе, – покачиваю сокрушенно головой. – Теперь кажется, что знал,