Книга про свободу. Уйти от законничества, дойти до любви. протоиерей Сергий Овсянников

шей природе? И главное – как стать свободными?

      В этой книге мы сделаем попытку – наверное, слабую и недостаточную – разобраться с нашей свободой.

      Я – православный священник, почти 30 лет живу и служу в Амстердаме. Один наш чтец (американец по происхождению) говорит: о чем бы отец Сергий ни говорил, у него все равно все получается про свободу…

      Возможно, поэтому, когда издательство попросило меня написать книгу о свободе, я решился. Решился пройти вместе с читателем путь.

      Однако не стоит ждать от этой книги какого-то волшебного момента: вот дойдем мы до следующего поворота, а за ним – know how[1]. Плохо это или хорошо – но эта книга не задачник по математике с правильными ответами в конце. По крайней мере, с ответами в той форме, в которой мы часто хотим их найти и пристроить к жизни в качестве метода, помогающего стать свободным.

      Проблема в том, что «несвободу» нельзя локализовать в определенном месте души или тела, а потом это место удалить. Несвобода разлита по нашей жизни слишком широко.

      В христианстве жизнь есть пройденный путь, а не учебник моральных проблем. И пройти этот путь должен всякий, кому он определен.

      Эта книга задумана как «Введение в свободу». Введение – не столько как предисловие, после которого и последует основной текст, а введе́ние – прохождение части этого пути совместно с вами, читателями. Что нужно для этого пути? Честность по отношению к себе и желание задавать вопросы. И ты сам. Если ты есть – выходи на свободу!

      Вместо предисловия. О моей несвободе, или Из наблюдений заключенного

      Мне выпал особый случай узнать о свободе. Повезло. Меня посадили в тюрьму. Это было во время службы в армии, в самом начале 70-х, по причине явно натянутой – «пропаганда американского образа жизни» и «непослушание начальству». Про американский образ жизни я почти ничего не знал, а «непослушание» и правда было весьма распространенным явлением. На самом деле причина в таких случаях была не важна. Важен был результат.

      Результат был нужен моему армейскому начальству: оно рассчитывало, что я вернусь в строй «нормальным советским солдатом» – например, не буду обсуждать с другими неположенных вопросов.

      Однако именно в тюрьме ко мне пришла свобода. Точнее, я в ней родился – в свободе. Вопреки всякой логике, вопреки очевидности страха. Ведь страх – это главное, что случается с тобой в тюрьме, в состоянии несвободы. Но оказалось, что если в страх хорошенько и напрямую всмотреться, то ему от этого становится не слишком приятно. Страх хочет уйти. И тогда остается территория, на которой может родиться свобода.

* * *

      Главное в тюрьме – это запах. Прошел не один десяток лет с тех пор, как я провел определенные мне там недели и месяцы, но запах я помню хорошо… Запах советской тюрьмы – он схож с запахом сырых подвалов, сгнившей картошки и человеческих отходов. В этом, собственно, и была задача тюрьмы: сделать из человека отходы.

      Если государство не живое, а только система, структура, то ему мешает свобода человека. Со свободным жить трудно – кто его знает, что он выкинет. А если вместо человека нечто послушное и управляемое, правильно отзывающееся на любой приказ, то это уже «достойный член общества». Так в 70-е годы называли хорошо управляемых. И метод, как из человека сделать управляемого, был простым – поселить в человеке страх.

      В идеале страх должен был пронизывать все человеческое существо, проникать в его плоть и кровь, становиться неотделимой тенью, которая уже не будет идти позади, как бы ей и положено, а бежать, как собачонка, впереди, обнюхивая заранее все углы, ожидая, что кто-нибудь оттуда да выскочит. Это был страх ожидания неминуемого – «кого-нибудь».

      Для воспитания страха меня определили поначалу в общую камеру. Днем нас водили на работу. Самое большое счастье выпадало, если наряд длился весь день и не надо было к обеду возвращаться в тюрьму, чтобы там потреблять из алюминиевой миски баланду. Как было хорошо, если кормили на стройке либо в детском садике, где мы пилили дрова. Манная каша, приготовленная для детишек, которую ребенком я ужасно не любил, – какое это счастье для зэка!

* * *

      И вот, находясь в этом волшебном месте, я стал наблюдать, как здесь материализовывались страхи, терзавшие обычное гражданское население.

      Нам – группе, определенной на работу, выдавался автоматчик, который покорно следовал за нами. «Шаг вправо, шаг влево, прыжок на месте – все считаю за побег и открываю огонь на поражение», – сообщал он нам каждое утро. «Договорились!» – отвечали мы ему весело.

      Но, глядя на реального автоматчика, я обнаружил, что у каждого из «достойных членов общества» там, «на свободе», за пределами тюрьмы, был свой «автоматчик» – невидимый и бесплотный. Волшебство этого места заключалось в том, что материализованный и видимый всеми автоматчик был не так страшен, как его собрат-невидимка, пребывающий среди гражданского населения. Он, невидимый, контролировал не только все движения, но и мысли, он сидел в черепке у добропорядочных граждан, когда они конвоировали самих себя. Именно в тюрьме я убедился, что «полиция мысли», о которой

1

Знать как, или секрет производства (англ.).