Записки. 1793–1831. Я. И. де Санглен

признана была поручиком общества. Один из них умел натурально представлять косолапого, другой картавого, и т. д. Кто во что горазд! Заметить должно, что здесь не было ни чинов, ни титулов; все имели одно только право веселиться. Ваше величество, ваше превосходительство и прочие возгласы подвергались наказанию. Таким образом владычица обширнейшей империи в мере заставляла других, хотя на несколько часов, забывать, что она императрица, а самой ей это напоминало, и где – во дворце, – что она человек, имеющий нужду в свободном обращении с другими людьми, чего лишена была вне Эрмитажа, по сану самодержицы.

      Представя читателю, с какой высоты смотрела императрица на все ее окружающее, каждый поймет, какое это имело влияние на вельмож, приближенных к великой государыне, и почти на все сословия, особенно на дворянское.

      Я оставил Петербург, не предполагая, что вскоре увижу его опять, но не в том блеске, которому я удивлялся.

V

      К сроку явился я в Ревель к адмиралу своему, и прежняя жизнь уже не возобновлялась, ибо лишена была прежней своей прелести. Я смотрел на все с новой точки зрения и, мало по малу, обратил этот бесполезный быт, по крайней мере, в пользу для самого себя.

      Во все свободные часы от службы занимался я особенно изучением древней литературы, Кантовой философии, и посещал только те общества, в которых мог почерпнуть полезное и для науки, и для себя. Сверх того начал я прилежно обучаться русскому языку, т. е. письменному, что весьма трудно было, ибо Ревель походил тогда более на немецкий город, нежели на русский. К счастию, некоторые из наших морских офицеров: Малеев, Рожнов и Акимов, взялись меня руководствовать и тем облегчили мне труд. Я переводил, читал им свои переводы и, наконец, собственным неутомимым прилежанием достиг до той степени, на которой теперь нахожусь.

      Среди этих мирных упражнений пришла в Ревель роковая весть о смерти Екатерины. Все горько поражены были этим печальным известием; никто не ожидал этого несчастия; все полагали Екатерину бессмертной, чем она действительно сделалась после смерти ее, в России, может быть во всей Европе, и там – в истинной ее отчизне. Все окружавшие императрицу думали, что отказ, сделанный шведским королем графу Маркову[37], был главной причиной последовавшего затем удара. Но должно заметить, что это хотя крайне ее поразило, однако же в течении шести недель она не почувствовала ни малейшей перемены в здоровье своем. Накануне удара она принимала, по обыкновению, общество свое в опочивальне, была весела, много говорила о смерти короля Сардинского и стращала собственной своею смертию Л. А. Нарышкина. Не было ли это предчувствием? Смерть ее рассказывается различно. Вот что я слышал позднее от г-жи Перекусихиной[38] и камердинера покойной императрицы Захара Зотова[39].

      Поутру 7 ноября 1796 года, проснувшись, позвонила она по обыкновению в семь часов; вошла Марья Савишна Перекусихина. Императрица утверждала, что давно не проводила так покойно ночь, встала совершенно здоровой и в веселом

37

Имелся в виду известный русский дипломат граф Морков Ираклий Иванович (1847–1827). Упомянутый инцедент 1796 г. был связан с отказом шведского короля Густава IV Адольфа обвенчаться с внучкой императрицы Александрой. Король наотрез отказался подписать письменное обязательство разрешить своей будущей супруге свободно исповедовать православную веру (этого не допускала шведская конституция), после чего покинул Петербург и уехал в Швецию.

38

Перекусихина Мария Савишна (1739–1824), камер-юнгфрау и близкая подруга императрицы Екатерины II.

39

Зотов Захар Константинович (1755–1822), камердинер императрицы Екатерины II.