Розы мая. Дот Хатчисон

десять она тоже не пришла.

      На звонки и эсэмэски не отвечала, и это было совсем на нее не похоже. Мама стала звонить другим, тем, кто занимался с Чави на семинаре, но все говорили одно и то же: в восемь она вышла из кофейни и поехала на велосипеде в обычном направлении. Один из мальчиков предложил подвезти ее, но Чави отказалась. Она всегда отказывалась, когда этот мальчик предлагал что-то, потому он был в нее влюблен, а она ничего такого к нему не чувствовала. Мы с мамой забеспокоились, а папа над нами смеялся. Говорил, что Чави – обычный тинейджер и никогда больше так не поступит. Но все равно на нее это было не похоже…

      На экране телевизора выскакивает меню диска, дзинькает музыка. Вместо того чтобы встать и сменить диск, я выбираю «проиграть все еще раз» и трясу рукой, на которой уже выступают мурашки.

      Говорить об исчезновении Чави легко. Дальше – тяжелее. Но кошмары Инары представлены всему миру; мои же, до смерти следующей девушки, живут на странице только для нее. Я смогу это сделать.

      Мама позвонила в полицию. Диспетчер выслушал, согласился, что это случай нехарактерного поведения, и начал задавать вопросы. Где ее видели последний раз? Во что она была одета? Какого цвета велосипед? Не могли бы мы выслать по электронной почте ее последнюю фотографию? Мы жили тогда в предместье Бостона. Осенью Чави собиралась в колледж, но ей было всего лишь семнадцать, и она оставалась, в общем-то, ребенком. Диспетчер сказал, что к нам – на случай, если Чави вернется – придет полицейский, но ее поисками займутся уже сейчас.

      Однако тут рассердился папа. На Чави – за то, что заставляет людей волноваться. На маму – за то, что подняла шум. И даже на меня – за то, что собралась искать сестру вместе с мамой. Большинство его аргументов я пропустила, потому что мама отправила меня наверх одеться потеплее, но когда я спустилась, полицейский стоял на пороге, чувствуя себя явно неловко, а мама говорила папе, чтобы тот остался дома и ждал, если уж не может встать с дивана ради пропавшего ребенка.

      С мамой шутки плохи.

      Было уже поздно, и полицейские машины уже не включали сирены. Но мигалки они включили, и многие соседи вышли на улицу, чтобы принять участие в поисках. Посмотреть такое стоило: люди набрасывали на плечи пальто и расходились с фонариками и свистками.

      Джозефина – лучшая подруга и девушка Чави, хотя большинство знали ее только в первом качестве – пошла к школе. Руки у нее дрожали так, что она не могла держать фонарик, и его пришлось взять ее матери. Как и мы с мамой, Джозефина знала, что Чави никогда и никуда не пошла бы, не предупредив нас.

      Мы с мамой направились к церкви. Собственно, церковью она не была уже тогда, когда мы приехали туда, но все по привычке называли ее так. Несколько членов бывшей конгрегации даже жертвовали деньги на зарплату Фрэнку, ветерану «Бури в пустыне», который жил в студии на церковном участке и поддерживал там порядок. Одна из боковых дверей всегда оставалась незапертой – на случай плохой погоды или потребности в убежище. Может, Чави упала