Радость поутру. Брачный сезон. Не позвать ли нам Дживса? (сборник). Пелам Гренвилл Вудхаус

делом занимаюсь я сам. Я обращусь к дяде Перси и склоню его в вашу пользу.

      – Ты?!

      – Интересно, что то же самое сказала Нобби. И точно таким же удивленным тоном.

      – Но я думал, ты его боишься до остолбенения?

      – Верно. Однако я смог оказать ему серьезную услугу и теперь имею на него большое влияние.

      – Что ж, отлично, – произнес Боко, посветлев. – Тогда действуй, Берти. Но имей в виду, – добавил он, снова потемнев, – это будет нелегко.

      – Там посмотрим.

      – Нечего смотреть. Я точно знаю. После всего, что случилось за обедом…

      У меня на сердце вдруг ощутимо заскребли кошки.

      – За обедом, которым ты угощал дядю Перси?

      – Вот-вот.

      – Он что, прошел не слишком благополучно?

      – Не слишком.

      – Нобби предвкушала, что этот обед решит все вопросы.

      – Дай ей бог здоровья, маленькой оптимистке.

      Я устремил на него проницательный взгляд. Выражение лица у него было явно не из радостных. Кончик носа безнадежно морщился. Складки заботы и страдания недвусмысленно бороздили чело.

      – Расскажи мне все, – попросил я.

      Он испустил тяжелый вздох.

      – Понимаешь, Берти, эта ее затея с самого начала была ошибкой. Нельзя было сводить нас вместе. А уж если пришлось нас свести, то хоть бы она не велела мне быть остроумным и непринужденным. Ты знаешь, что она мне велела быть остроумным и непринужденным?

      – Да. Она сказала, что в присутствии дяди Перси ты иногда бываешь несколько скован.

      – Я всегда бываю несколько скован в присутствии пожилых джентльменов, которые при виде меня фыркают, как пароходная сирена, и смотрят на меня изничтожающе, словно я – агент Москвы, распространяющий красную заразу. У меня тонкая, возбудимая художественная натура. Старый склеротик меня терпеть не может.

      – Нобби мне говорила. По ее словам, причина в том, что он считает тебя мотыльком. А я лично думаю, что всему виной твои серые фланелевые брюки.

      – А они-то чем плохи?

      – Ну, в первую голову заплатой на колене. Она сразу создает неблагоприятное впечатление. У тебя нет других брюк?

      – Кто я, по-твоему, Бо Браммел?[9]

      Я не стал углубляться в эту тему.

      – Рассказывай дальше.

      – На чем я остановился?

      – На том, что ты сплоховал, стараясь быть остроумным и непринужденным.

      – А, ну да. Из-за этого все так и получилось. Понимаешь, первое, что должен сделать человек, которому велят быть остроумным и непринужденным, – это спросить себя: насколько остроумным? До какой степени непринужденным? Должен ли он, говоря иными словами, умеренно лучиться или же от него требуется распоясаться на всю катушку? Я думал, думал и решил не останавливаться ни перед чем и пуститься во все тяжкие. Это, как я теперь понимаю, было ошибкой.

      Он замолчал и на какое-то время погрузился в задумчивость. Мне было ясно, что его одолевает неприятное воспоминание.

      – Ты, Берти, – очнувшись наконец, произнес он, – не обедал, случайно, в «Трутнях» в тот день, когда

9

Джордж Брайан «Франт» (Бо) Браммел, (1778–1840) – близкий друг и арбитр элегантности в окружении принца-регента Джорджа, впоследствии короля Георга IV.