Состояние – Питер. Ринат Валиуллин

никто не хочет? – встрепенулась Белла.

      – Белла? Только не вы.

      – Почему нет? Как только мне здесь все надоест, – пригубила она вино.

      – И желания все угаснут, – улыбнулся я.

      – Мне кажется мы пошли по кругу, – убрала со стола пустую тару Фортуна.

      – Да, надо менять тему, – достал я еще одну бутылку вина.

      Невское пирожное

      – Вы счастливчики, вошли в Питер с парадного входа. Он не всех принимает с такой охотой. Чаще у него неприемные дни.

      – В каком смысле с парадного? – выставил вперед одну из бровей Альберт.

      – В хорошую погоду с Невского проспекта. Хорошая погода – это и есть парадный подъезд. Даже Фортуна вам это подтвердит? – снова заметил жену Макс.

      – Точно, – задумчиво молвили губы Фортуны, потому что мысли отстали далеко позади.

      Она вспомнила свой приезд в Питер. Когда тот долго не хотел ее принимать, несмотря на солнечные дни, потому что те слепили глаза. Слепили словно снежный ком в один очарованный зрачок, давно сытый, но по инерции продолжающий пожирать красоту города. Несмотря на то что были уже взяты не раз и Зимний дворец, и Русский музей, и даже дворец Юсупова, город принял ее много позже, зимним морозным утром, когда столбик термометра застыл на минус двадцати, когда она наконец-то оказалась в том самом флигеле, у того самого окна, у которого загоралась надеждой от самой фамилии Анечка Горенко, а через несколько часов гасла вновь Анна Ахматова, в надежде увидеть отпущенных на свободу, сначала Гумилева старшего, потом младшего, через несколько лет – Пунина. Фортуне давно хотелось попасть сюда, но случилось это именно сегодня. И распорядитель музея, кроткая пожилая женщина, которая поняла Фортуну без слов, проводила ее сразу в ту самую комнату, расположенную в садовом флигеле Фонтанного дома, и закрыла за собой одну дверь, затем обойдя этажом ниже, прикрыла другую. Будто защищая от сквозняка, чтобы не продуло мое одиночество, чтобы я могла ощутить свое, отличное от ахматовского, но близкое и родное. Она, конечно, же подражала ей, как могла.

      Без тебя жмет квартирка

      Словно пальтишко

      Когда-то купленное

      Низкое небо жмет

      Давление в атмосфере и в атмосферах

      Арестовали любовь

      Увели кислород

      В спешке ты забрал с собою свободу мою

      Но оставил мне веру.

      Время замерло. Неизвестно, сколько прошло и как. Седая уложенная голова бабушки явилась вновь и отвела меня в полторы комнаты Бродского, где, через несколько часов, я смогла прийти в себя под монотонную и многотонную молитву поэта, под которую он обвенчал здесь меня и Макса, которого я заметила не сразу. Он зашел в музей погреться, в ту же стихотворную комнату к Бродскому. Так и познакомились.

      «Искусство вечно, люди вечно искусственны», – посмотрела Фортуна безразлично на гостей и искусственно улыбнулась.

      – Клодт – великий коневод, и не только на Аничковом мосту, он пригнал в Питер целый табун, – продолжал Макс.

      – Да?