Свой, чужой, родной. Татьяна Полякова

прошлого века, и была она как бельмо на глазу. Совершенно неуместное здесь сооружение, но году в семидесятом, когда строили этот дом, должно быть, считали иначе.

      Набрав код на домофоне и сообщив о своем приходе, я поднялась на третий этаж. Марина Витальевна ждала меня, стоя в дверях.

      Было ей лет сорок пять, выражение лица такое, словно она говорила: «Когда ж вы меня в покое оставите!»

      – Заходи, Тиночка, – сказала Марина.

      Я вошла, сбросила балетки, отказалась от предложенных тапочек и вслед за хозяйкой направилась на кухню. С вареньем она уже закончила. Земляничный запах еще стоял на кухне, но медный таз был убран на один из шкафов, а на столе выстроились стеклянные банки, на крышках которых Марина Витальевна фломастером написала «земляника». Должно быть, боялась перепутать.

      – Вот сюда садись, – засуетилась хозяйка. – Хочешь чаю?

      – Спасибо, ничего не надо.

      – Ага… А где записка?

      Я достала листок бумаги и протянула ей. Руки ее дрожали, что, в общем-то, не удивило. Зная ее характер, я не сомневалась: ничего хорошего она от жизни в принципе не ждет.

      С минуту Марина Витальевна разглядывала записку, точно там не пара слов, а текст на три тысячи знаков. Потом взяла очки, лежавшие на холодильнике, и вновь принялась читать. Губы ее при этом шевелились, словно у первоклашки. Я приготовилась к испытаниям.

      – Я ничего не понимаю, – жалобно произнесла она, положив листок на стол перед собой.

      – Видите ли, 23-й дом вроде бы нежилой, а моя подруга мечтает устроить там фотосессию, вот я и подумала: может, кто-то из ваших бывших квартирантов знаком с хозяином дома?

      – Какой дом? Господи, Тина, как ты меня напугала…

      «Интересно, что ж такого страшного я сказала?» – очень хотелось спросить мне, но вместо этого я начала плести про подругу и фотосессию, а Марина Витальевна, сложив руки на коленях, продолжала смотреть на пожелтевший листок бумаги с таким выражением, точно перед ней устроилась гадюка.

      Разумеется, я уже жалела, что пришла сюда, и тут Марина сказала:

      – Теперь придется в полицию идти. Как думаешь?

      Это уж вовсе никуда не годилось, и я, не сдержавшись, спросила:

      – В полицию-то зачем?

      – А вдруг это важно?

      – Кому?

      – Ну, не знаю… – Она тяжело вздохнула.

      «С ума сойти», – мысленно простонала я, а вслух сказала:

      – Это просто адрес, который кто-то из квартирантов записал на листке бумаги. Я сомневаюсь, что в полиции этим заинтересуются.

      – Думаешь? А следователь сказал, если что-то вдруг вспомните или еще чего…

      – Какой следователь? – насторожилась я.

      – Фамилии я уже не помню. Шесть лет прошло.

      – Стоп! – прорвало меня.

      Может, прозвучало не особо вежливо, но подействовало. Марина Витальевна теперь смотрела и помалкивала, а я задала вопрос:

      – Что случилось шесть лет назад?

      – Как же… сестра моя пропала.

      – В каком смысле «пропала»?

      – В