При дворе Тишайшего. Валериан Яковлевич Светлов

ли ты, Матрена?

      – Ты меня, боярин, не замай! Мое дело, я и в ответе. А неужто же твоему ворогу без казни по белу свету бродить?

      При напоминании о дерзком чужеземце, ранившем князя, глаза последнего сверкнули бешенством.

      – Сам найду, дай срок! – глухо возразил он.

      – Сам-то сам, а пока что я все-таки к Марфушке схожу.

      – Как знаешь, только моя хата с краю, ничего не знаю.

      – Само собой!.. Нешто я не ведаю?

      Что-то вроде ласки мелькнуло в маленьких глазах князя, когда он взглянул на свою верную домоправительницу. Она поймала этот взгляд, и широкая улыбка расползлась по некрасивому лицу.

      – В огонь и в воду за тебя, мой кормилец, пойду! – проговорила она, со странной нежностью целуя его в плечо.

      Матрена Архиповна в молодости была приятна на взгляд, свежа, здорова, а главное – молода, так молода, что, оставшись вдовой двадцати пяти лет, страдала от избытка этой молодости и сил. Роста она была большого и силой с юных лет обладала неженской.

      Князь Григорий Сенкулеевич тоже смолоду был и силен, и роста могучего, и нрава крутого, лютого; Матрена Архиповна не боярыней была, а вдовой купца именитого и богатого, и жениться на ней князь не женился, но она прожила у него в доме двадцать лет, словно жена, в церкви венчанная, и любила его, как только могла любить ее суровая натура.

      Часто князь изменял своей подруге; в дом и пленниц вводил, и цыганок приваживал, но на все смотрела Матрена Архиповна сквозь пальцы, называя увлеченья князя забавой и не боясь, что кто-нибудь займет ее место в доме. Она потакала всем прихотям князя; часто своим изворотливым умом выручала его из беды и укрывала его преступления, которыми была богата необузданная жизнь Черкасского.

      – А, чай, царь-то по головке не погладит, коль узнает, что ты его указ нарушил. В бой вступил, да еще в праздник! – сказала Матрена.

      – Как ему узнать-то? – утирая бороду, спросил боярин. – Доселе не узнал, значит, и не узнает.

      – То-то и есть! Стало быть, ворога-то твоего надо своим судом… чтобы никто не узнал?

      – Вестимо.

      – Не следовало и Пронскому князю говорить о нем.

      При имени Пронского князь исподлобья глянул на свою сожительницу, зная, что она не любит Бориса Алексеевича.

      – Не сказать нельзя было. Если бы я в беду попал, он все-таки вызволил бы.

      – Разве что!

      – Вот ждал его к обеду, да что-то не идет, – проговорил боярин, подымаясь из-за стола и с наслаждением потирая свой вздутый живот. – Сыт! Бог напитал – никто не видал, а кто и видел, тот не обидел!

      – Кто тебя, сокола, обидит! Кваску холодненького не изопьешь ли? – заботливо спросила домоправительница.

      – Не вредно бы! – ответил боярин, разваливаясь на лавке.

      – Сама схожу и принесу! – И Матрена вышла из столовой.

      Боярин проводил ее долгим взглядом и прошептал:

      – Ишь, как заботится, словно голубка вокруг голубя. Гм! Голубь! – он ухмыльнулся. – А того не знает, что я ей готовлю! Чай, осерчает?

      Вернулась Матрена с круглым деревянным подносом, на котором стоял