Яблоневый сад. Повесть. Валерий Казаков

собственников обязательно будет послабление. Они смогут развиваться и расти.

      И что же мы видим сейчас. Бунтари-идеалисты постепенно трезвеют, а некоторые даже уходят в оппозицию – поближе к толпе, к любимой стихии. Но уходят, опять же, только для того, чтобы при первом удобном случае оседлать стихийное возмущение и на волне этого возмущения прийти к власти. И все же самое страшное не в этом. Самое страшное – в упрямой надежде всех бунтарей-идеалистов на чудо некой известной только им экономической теории, следуя которой можно за год или два всю Россию преобразить в цветущий сад…»

      И так далее, ещё на пяти машинописных листах.

      Закончив читать статью, Людмила надолго задумалась. На её красивом матовом лбу поселились две еле приметные морщинки, которые не старили, а скорее украшали её. «Это не так глупо, как теория логического фокуса, – решила она и с облегчением отложила рукопись в сторону. – Надо сказать Борису об этом».

      ***

      Весь следующий день она бродила по Ленинграду, наслаждаясь его спокойной красотой. На ней было белое легкое платье и модные туфли с блестящими застежками. Хорошо промытые волосы Людмилы струящимися волнами отлетали назад при каждом порыве ветра. При этом она чувствовала их ласковую тяжесть. Впервые, после долгих месяцев жизни в провинции, она стала обращать внимание на то, какие наряды носят сейчас молодые женщины. Заметила, что в сочетании охряных домов и синего неба есть какая-то неуловимая гармония, которой раньше она не замечала.

      По старой привычке и с тайной надеждой увидеть что-нибудь новое, она зашла в Эрмитаж, нашла там зал Рубенса на втором этаже и долго гуляла по этому залу, медленно переходя от картины к картине. Почему-то именно Рубенс сейчас манил её больше всего. Картины Рубенса она видела даже во сне. Нарисованные удивительно сочными красками мощные мужские и женские тела завораживали ее своей внутренней экспрессией и силой, каким-то жгучим и радостным жизнелюбием. На этот раз она долго простояла перед его «Венерой и Адонисом». Борис однажды сказал, что Людмила очень походит на Венеру с этой картины Рубенса. Она решила рассмотреть Венеру получше, и чем дольше рассматривала – тем всё больше убеждалась, что Волнухин был прав. Пышнотелая (кровь с молоком), Венера, действительно чем-то напоминала Людмилу, только волосы на голове у Венеры казались Людмиле непривычно золотистыми. И ещё почему-то смущало копье в руке Адониса. Зачем ему копье в такую минуту? И для чего понадобились художнику тяжеловесные морды собак на переднем плане картины? Что они олицетворяют, о чем говорят? Если это фон – то весьма неудачный. Для нужного фона хватило бы, кажется, одного розовощекого амура и пары лебедей.

      Из зала Рубенса её потянуло к скульптурным композициям Родена. Когда ещё девочкой она увидела эти скульптуры впервые – сердце у неё томительно сладко забылось, а щеки