Магония. Мария Дахвана Хэдли

одну. Не удивлюсь, если моя сестра обладает тайным умением ходить между дождинками. Я, наоборот, даже в туманное утро промокаю до нитки.

      – Илай, – говорю я. – Не могла бы ты…

      Она, должно быть, научилась еще и читать мои мысли, потому что мгновенно занимает оборонительную позицию.

      – Это и мой дом тоже, – отвечает она. – Ты не имеешь права выгонять меня из кухни.

      – Я тебя не выгоняю, – говорю я, содрогаясь при мысли, что она может как-то прокомментировать то событие, которому только что воспрепятствовала.

      – А собиралась, – говорит она, садясь за стол. Ну и чутье у нее. – Но я никуда не уйду, не дождешься. Я есть хочу.

      Покашливая, я ухожу к себе комнату, где стоит лютый холод, а они остаются в кухне есть эклеры.

      До процедуры осталось одиннадцать часов, не то чтобы я считала. У меня нет никакой необходимости считать часы, ведь я вовсе не собираюсь завтра умирать.

      Я достаю листок бумаги, подарок Джейсона, и принимаюсь его разглядывать. Он поступил нечестно: теперь мне еще сильнее хочется жить. Я { } тебя больше, чем [[[{{{ }}}]]].

      Я одновременно и улыбаюсь, и плачу.

      И тут сильный порыв ветра распахивает окно. В смущении я прячу записку в карман.

      Должно быть, мама опять пыталась убраться у меня в комнате и забыла его запереть.

      Я выглядываю в окно. Как это ни парадоксально, на улице снегопад, хотя сейчас лишь ноябрь и только что шел дождь. Лужайка на заднем дворе уже покрылась тонким слоем снега, а небо потемнело и отливает тусклым блеском. Создается впечатление, что снег – это поверхность Луны, что мы одновременно находимся и здесь, и в открытом космосе. В действительности так оно и есть: ни к чему не привязанные, мы кружим в темноте, как Марс и Венера, как звезды.

      Нет, я не буду плакать.

      Со стороны окна раздается скрип.

      Я размышляю о космическом мусоре. Может быть, каждую планету в нашей Солнечной системе выбросили чьи-то гигантские руки. Каждая звезда – это скомканный лист бумаги, подожженное любовное письмо, тлеющий сигаретный пепел.

      Среди торчащих из-под снега травинок по двору пугливо прыгает красногрудый дрозд. Он склоняет голову набок и обращает ко мне взгляд.

      Я заставляю себя отвернуться и принимаюсь рыться в шкафу, выбирая, какие вещи возьму с собой в больницу. Из кухни доносятся голоса Джейсона и Илай. Он что-то плетет про град, который оказался дождем из лягушек, замерзших в кусочках льда. Он обожает такие истории.

      Где-то вблизи раздается щебетание. Повернувшись, чтобы закрыть окно, я вижу, что всю лужайку облепили птицы. Дрозды, и вороны, и сойки, и чайки, и синицы, и ласточки – всего их штук пятьдесят.

      А на подоконнике у меня сидит маленькая ярко-желтая птица с черным клювом. Ее расправленные крылья похожи на мантию из лепестков бархатцев.

      Это она щебечет.

      Она здесь, говорит птица. Она готова.

      Нет, этого не может быть. Это же птица, она не умеет разговаривать. В этот момент она открывает клюв, и оттуда раздается долгий, пронзительный звук. Остальные птицы замирают, как будто чего-то ждут. Я пытаюсь согнать