Третья рукопись Иоанна. Евгений Кудимов

лейтенанту Смирнову.

      – Зачем вызывали-то? – поинтересовался взъерошенный со сна и немного опухший Смирнов.

      – Комбат просил разобраться в церковных бумагах, написанных на древнееврейском языке. Их нашли у пленного немца. Его расстреляли час назад, а документы мне передали. Приказали прочитать и доложить.

      – И что в них?

      – Вроде записки о Христе, оставленные кем-то из Его учеников.

      – А-а… – широко зевнул и потянулся Смирнов. – Я-то думал, что-нибудь серьёзное… Ты давай, Борис, разбирайся, а заодно и подежуришь в землянке. Часика через два меня растолкай.

      Свет керосиновой лампы мерцал, создавая загадочные, колдовские отблески на неровных стенах и искажая фигуру сидящего за столом Стельмаха, медленно, по слогам читающего текст рукописи.

      Сержант настолько был увлечён содержанием документа, что не заметил, ка начал разговаривать сам с собой:

      – «Кого я пошлю…» Но Иисус посылает только одного ученика – Иуду. Что же выходит? Принимающий Иуду принимает Бога? Невероятно, просто невероятно… «И сядете вы на двенадцать престолов Израилевых…» Выходит, и Иуда тоже?.. «Из тех, из двенадцати, я никого не погубил». Никого, значит…

      Перевернув несколько страниц, читает дальше:

      – «Пять хлебов – это тайна учения Христа, а пять тысяч мужей – это те внутренние духи человеческие, кому дано знать тайны Царства Божьего…» – Стельмах вытер ладонью вспотевший лоб и продолжил: – «Семь хлебов – это учение Христа, понимаемое буквально как закон, как буква, как плоть Слова, но не дух… Четвёрка – это наш мир, Вселенная… Две рыбы – мудрая святость, 12 – число преображения…»

      Стельмах удивлённо захлопал пушистыми ресницами и озадаченно почесал переносицу: «Значит, в первом случае Иисус дал тайну учения и мудрую святость мужьям, духам человеческим, и произошло преображение, а во втором – дал миру букву или плоть учения, и осталась буква закона… Вот это да…»

      Смирнов со стоном повернулся на правый бок и забормотал во сне, невнятно выговаривая слова с ненавистью и злобой, и вдруг сорвался на крик высоким, надломленным голосом:

      – Стреляйте, сволочи, стреляйте! Всех вас ненавижу! Подонки, убийцы…

      Стельмах взглянул на часы и ахнул: «Зачитался…»

      Подбежал к топчану, потряс за плечо командира взвода:

      – Вставайте, товарищ лейтенант, вставайте! Пора!

      Смирнов отрыл глаза, в которых ещё читались страх и ненависть, вздохнул протяжно и спросил:

      – Опять я во сне кричал, сержант?

      – Совсем немного, товарищ лейтенант.

      – Это у меня после июля сорок первого, – устало пояснил Смирнов. – Наш батальон тогда попал под бомбёжку. Уцелел я и ещё шесть человек. Все остальные превратились в кровавое месиво, ни одного целого тела. Руки, ноги, головы, куски мяса, клочья одежды… С тех пор я и кричу по ночам. Ладно, сержант, ложись, отдохни, а я пойду караулы проверю.

      Он застегнул гимнастёрку и, взяв