Дом. Роман. Иван Зорин

слова, но слов было много, и один он не справлялся.

      «Везде всё одинаково, – вздохнул он раз про себя, прочитав газету от первой страницы до последней, включая объявления, в которых отразилась вся тоска нашего времени, и состав редакционного совета. – Так будет всегда, и какая разница, за что кто «за» или чего кто против.

      Он перевёл это на язык молчания, но оказался дурным толмачом.

      – Как в той пьесе, – снова прочитал его мысли Авессалом.

      – Это в какой-такой пьесе? – заглотнул наживку Давид Стельба.

      – Она так и называется «ЗА ЧТО КТО ЗА». Вот, послушай (Авессалом развернул пустой лист, делая вид, что читает):

      Кто-то: Ты был «за»?

      Некто: Я «за» не мог…

      – Ты занемог? А он как?

      – Да, ну его! «За»…

      – Да? Ну, егоза! Она как? «За»?

      – «За»… но… «за»…

      – Заноза! Н-да… А мы? «За»?

      – Да. Мы «за».

      – Как? И дамы «за»?! А он-то? Он-то «за»?

      – Он… «за»… Ну, да…

      – Да, он зануда. Но – «за». А вы ли «за»?

      – Кому? Кому мне вылиза…

      – А вы ли «за»?

      – О, да! Выли «за»! Но – за глаза…

      Глядя поверх листа, который не выпускал из рук, Авессалом Люсый издевательски замолчал. Давид Стельба сложил вчетверо газету, которую держал на коленях, и почувствовал себя любопытным, которому дверью прищемили нос. Он посмотрел на сына и, вспомнив их разговоры, вдруг понял, что они давно стали похожи на глухарей. С этого дня Давид окончательно отказался от слов и переводил на язык молчания своё невысказанное, опустив в комнате щеколду. А в том же подъезде Ираклий Голубень переводил с языка молчания свою боль, подбирая для неё слова. После своего ночного приключения, когда ему никто не открыл дверь, и он чуть было не замёрз на ступеньках своего подъезда, Ираклий Голубень всё не мог успокоиться. Хватая за рукава, он вместо своего обычного вопроса про литературу, теперь задавал другие, на которые не ждал ответов. Потому что задавал их самому себе. И ответы знал.

      – Почему все живут, точно в маленьких трубочках, по которым снуют, как поршень? Почему мириады таких трубочек, скрученных в кабель, завязанных в узлы, не пересекаются, не пускают в себя? Почему, точно квартиры в доме, каждая сама по себе? И никто никому не нужен. И кроме себя никто не интересен. И каждому только до себя. Кажется, бросься с крыши и тогда услышишь: «Куда летишь, урод, – цветы на клумбе помнёшь!»

      Выдернув руку, от Ираклия Голубень шарахались, а за спиной крутили у виска.

      И этим подтверждали его слова.

      Каждый имеет право на десять минут славы, и, когда в разгар летних отпусков опустевшую редакцию посетили журналисты с какой-то телевизионной передачи, им пришлось брать интервью у единственного сотрудника, которым оказался Ираклий Голубень. Они хотели услышать правду, чтобы потом донести её миллионам, конечно, несколько