Ковбой Мальборо, или Девушки 80-х. Борис Дорианович Минаев

другая. Решение не находилось.

      Однажды я от нечего делать взял с полки своего Рабле в переводе Пяста, это была очень старая, разорванная по мягкому тканевому корешку книга с очень смешными иллюстрациями и с черно-белой, уклончивой, но ясно намекающей на суть дела графикой.

      Понятно, что это была книжка старая, в плохом состоянии, не имеющая никакой рыночной цены, изданная в «Детгизе», текст с купюрами, все самое интересное пропущено, но зато мы меняем одного Рабле на другого, в этом есть хоть какой-то смысл! Неожиданно я понял, что это единственный вариант.

      Я приехал к Шульцбергер и начал тихо ее уговаривать.

      – Это невозможно, – кричала она, – это неприлично, это выглядит так, как будто мы украли у него книгу, я со стыда сгорю, неужели ты не понимаешь?

      Шульцбергер была настолько чиста и настолько щепетильна, что раньше я даже не мог себе представить этой проблемы в полном объеме.

      – Лена, – сказал я осторожно, – скажи, пожалуйста, ну а вот если бы, предположим, тебе бы очень захотелось писать, ты бы смогла зайти в кустики, ну где-то вот во дворе или в скверике в нашем?

      Она медленно покраснела.

      – Наверное, нет, – печально сказала она.

      – Ну и что бы ты делала?

      – Наверное, умерла бы…

      Она смотрела на меня так ясно и прямо, что я начал медленно краснеть. Мне стало ужасно стыдно – и за этот кирпичный поцелуй, и за то, что вот уже целую неделю я думаю о том, как буду лежать в ее постели и думать о прочитанных книгах, но, как оказалось, ничего этого не будет и быть не может.

      – Помоги мне, пожалуйста, – прошептала она.

      Сеня встретил нас с неприятным лицом. Казалось, что он все уже понял. Но вообще-то это чужая собственность, прошептал он мне в коридоре громким недовольным шепотом.

      Да, прошептал я в ответ, но это удивительная девушка, она очень переживает.

      Сеня задумался.

      Он долго поил нас чаем, вертел в руках Рабле в переводе Пяста и наконец сказал с облегчением: ну ладно, я скажу папе, что вас ограбили, – и вдруг легко, радостно засмеялся.

      На улице Шульцбергер прижалась ко мне плечом, крепко взяла за руку и поцеловала в щеку.

      Лена, сказал я, как жаль.

      Мне тоже, сказала она.

      Рабле я иногда перечитываю…

      Я не знаю, честно говоря, почему эти книги – тогда – так дорого стоили. Что в них было такого, что люди отдавали за них жизнь, честь и целое состояние.

      Но память о том, как это было, кажется мне достойной того, чтобы ее сохранить. Хотя бы ради Лены Шульцбергер и соленого вкуса ее губ.

      Очки

      Это началось летом. А кончилось осенью.

      Мне тогда было шестнадцать, а ей двадцать четыре. Конечно, именно эта разница поднимала наши отношения на какую-то небывалую высоту.

      Мы много гуляли, разговаривали, звонили друг другу по телефону, иногда целовались. Все было хорошо.

      С другой стороны, и для меня, и для нее все это было не очень просто. Именно