Дорога вспять. Сборник фантастических рассказов. Дмитрий Костюкевич

кого они любили и знали. Криоконсервация в долгом путешествии – прощание. Отряд охраны, медперсонал и экипаж «Ртути» в том же положении, и всё, что они приобретут в конце – заслуженные кредиты на счетах. Остальное они тоже потеряли, отправившись в путь. Возможно, терять было некого. Если подобрать фальшивые слова.

      И последнее, что делают люди – частично опорожняют трюм. Записки тех, кто пожелал послать в далёкий космос только слова.

      Клипер скользит над планетой.

      Брод смотрит в иллюминатор. Солнце этого мира вылизало его кожу до глянца.

      Контейнеры и корзины летят вниз. Мусор надежды. Сокровища мертвецов с меткой креста.

      Кто-то говорит: аминь.

      *

      Он врывается в дом, ударяется о край тумбочки, но не замечает этого. Бобо в гостиной. Слева от двери. Но сначала его взгляд ловит другую картину.

      В разбитом окне что-то торчит: чёрное, цилиндрическое. Сустав лапы исполинского насекомого? Срубленный ствол дерева?

      Потом он видит клапан, судорожный изгиб какого-то пускового устройства… Баллон уже мёртв, ему нечего больше отдавать. Он не сочится ядом, он – брошенный на пол окровавленный нож.

      Лишь потом Брод узнает кошмарные подробности, горсть колючек и лезвия болезненных воспоминаний: о второй волне бомбёжки, парапланах Изгоев с затаившими ужасное дыхание баллонами, сбросе химических монстров, наполненных смесью хлора с фосгеном – дикая аллюзия на ипрские события, когда за несколько минут немцы выпустили на свободу почти сто семьдесят тонн хлора…

      Это будет потом. В жизни ПОСЛЕ.

      Брод опускается на колени.

      Бобо мертва.

      Слова теперь имеют объём. И плотность. Умирающие на губах, но не требующие жизни в звуках – пухнущие в голове.

      Бобо мертва. Два слова; Брод не может избавиться от них и поэтому пытается уместить в себе. Он задыхается. Эти несколько секунд. Эту вечность.

      Два слова занимают всё его тело, выдавливают из лёгких воздух, распирают изнутри. Но всё равно не помещаются, как бокастый чемодан в загруженном рундуке.

      Он даже не может плакать – сначала надо принять, поверить. Потому что придётся потом, если обманешь себя сейчас. Он знает это. Он ненавидит ожидание, почти так же, как смерть.

      Он сворачивается и закрывает глаза. Тело любимой рядом. На расстоянии выдоха. Он бы почувствовал тепло её дыхания – тёплое облачко, – если бы она дышала.

      Если бы.

      В темноте больше места. Можно попробовать. Там страшно, но страх – направляющие.

      Бобо мертва. Он принимает это. И плачет. Тихо. Слёзы текут, сохнут, вплавляются в кожу, – и тяжёлый груз слов скользит внутрь.

      И тогда он открывает глаза и воет. Глаза Бобо смотрят на стену. Но уже не видят её. Возможно, что-то другое. На глазах – свинцовая глазурь. Рот открыт. Глянцевая серо-чёрная кожа. Заполненные жидкостью лёгкие…

      Возможно, у неё был шанс выбраться. Но на виске рана. Осколок стекла? Бобо пыталась доползти до двери…

      Брод