Люди среди деревьев. Ханья Янагихара

(к тому же было крайне бестактно приглашать меня при Нортоне, которому никуда не разрешалось выходить), но Нортон сказал, чтобы я шел, что ему нужно закончить какую-то работу и он вполне готов остаться один.

      В результате я отправился ужинать с Уэстом, и хотя мне было трудно не думать о Нортоне, который сидит в одиночестве в пустом доме, мы на удивление толково поговорили про работу Уэста, про доклад, который он собирался делать на конференции, и про статью, которую мы с Нортоном опубликовали в «Медицинском журнале Новой Англии» накануне ареста, и про разных общих знакомых, а потом, когда нам принесли десерты, Уэст сказал:

      – Нортон очень постарел.

      Я ответил:

      – Он оказался в чудовищной ситуации.

      – В чудовищной, правда, – пробормотал Уэст.

      – И невероятно несправедливой, – сказал я.

      Уэст не сказал ничего.

      – Невероятно несправедливой, – повторил я, предоставляя ему еще один шанс.

      Уэст вздохнул и промокнул уголки рта краем салфетки – это был жест одновременно фальшивый и манерный, и к тому же вызывающе и омерзительно англофильский. (Несколько десятилетий назад Уэст учился – всего два года – по стипендии Маршалла в Оксфордском университете, о чем ему с удивительной искусностью удавалось сообщить в любом научном или деловом разговоре.) Черничный пирог, который он ел, окрасил его зубы в лиловый цвет синяков.

      – Рон… – начал он.

      – Что? – сказал я.

      – Как ты думаешь, он действительно виновен?

      К тому моменту я уже научился ожидать этого вопроса и знал, как на него реагировать.

      – А ты?

      Уэст посмотрел на меня с улыбкой, потом уставился в потолок, потом снова перевел взгляд на меня.

      – Да, – сказал он.

      Я ничего не ответил.

      – А ты нет, – сказал Уэст с некоторым удивлением.

      Что на это отвечать, я тоже уже выучил.

      – Не важно, виновен он или нет, – сказал я. – Нортон – великий мыслитель, и все остальное мне безразлично; да и истории тоже.

      Повисла пауза.

      Наконец Уэст застенчиво пробормотал:

      – Пора закругляться. Мне до рейса еще нужно кое-что почитать.

      – Хорошо, – ответил я, и мы доели десерт молча.

      Мы приехали в ресторан на моей машине, и когда мы расплатились (Уэст пытался меня угостить, но я воспротивился), я отвез Уэста в его гостиницу. В машине он пытался как-то возобновить разговор, что меня еще сильнее разозлило.

      На гостиничной парковке после нескольких минут напряженного молчания – выжидательного со стороны Уэста, злобного с моей – он наконец протянул мне руку, и я ее пожал.

      – Ну вот, – сказал Уэст.

      – Спасибо, что зашел, – сухо сказал я. – Не сомневаюсь, что Нортон это оценил.

      – Ну вот, – снова сказал Уэст. Я не мог с уверенностью сказать, сумел он считать мой сарказм или нет; мне казалось, что нет. – Буду думать о нем.

      Снова повисла тишина.

      – Если