Там, где тебя ждут. Мэгги О`Фаррелл

произошло. Я всегда была тощей. Обычно носила джинсы и свободные рубашки: мы со Стеллой покупали одинаковые, мне – в синюю полоску, ей – в желтую.

      – Значение женских буферов слишком переоценивают, – заметила однажды в бассейне Стелла. Мы стояли вместе в душевой кабинке, и она, закрыв ладонями свои груди, приподняла их и свела вместе, изобразив декольте одного из ее театральных нарядов. – Они только мешают, – заявила она.

      «Вот катится плоская Плюшка Салливан», – однажды крикнул мне на математике Майк Леприс. Неужели с тех пор прошло всего два года? И потом, прошлым летом, совершенно неожиданно, буквально за ночь, мои груди резко выросли. Два этаких холмика, тяжелые, как пузыри с водой, появились на моей тощей грудной клетке.

      – Ты что, подкладываешь что-то себе в бюстгальтер? – спросила мама как-то утром, прищурив глаза, как всегда делала, когда пыталась подловить меня на обмане. Ответив отрицательно, я покраснела, а она строго посмотрела на меня, на мою грудь.

      – О господи! – наконец выдала она. – Ладно, подбери себе что-нибудь по размеру, нельзя, чтобы они так болтались.

      Именно Стелла отвела меня в один магазинчик. Дама с сантиметром, сопроводив меня в примерочную, сказала, что тут нечего смущаться. Стелла разговаривала с ней по-польски, пока я примеряла бюстгальтеры. А через неделю начались школьные занятия, и тогда-то я и потеряла Стеллу из виду.

* * *

      Майк Леприс вывел меня из задумчивости. Обняв меня за плечи, он прижал горлышко этой бутылки к моим губам и направил на нее луч фонарика. В бутылке что-то бурно пузырилось, извергая дым, как дракон, и я резко повернула голову в сторону. Мне хотелось сказать: «Отстань, я не хочу заниматься этой дурью и никогда не занималась», – но почему-то голос изменил мне, наверное, часть этого дыма уже заползла в рот, проникла в горло и обожгла его. Закашлявшись, я оттолкнула бутылку, а Майк рассмеялся, по-прежнему обнимая меня за плечи, и я почувствовала его губы на своей щеке, мокрые и упругие, они запечатлели слюнявые эллипсы на моей коже; разумеется, он ждал, что я повернусь к нему и мы сольемся в поцелуе, и, само собой разумеется, если взглянуть правде в глаза, давно пора, мне ведь уже почти семнадцать. Да, реально давно пора было попробовать вкус поцелуев, но тут перед моим мысленным взором вдруг промелькнула череда образов: его острый ноготь, его косматые брови, словно грубо намалеванные черным маркером, и то, с каким дурацким видом он твердил свое дурацкое, придуманное для меня прозвище Плюшка Салливан, и палец Криса на бахроме шортиков Кейси, и ее кудрявая шевелюра, которую она каждую ночь завивала на бигуди… И внезапно, словно опомнившись, я вскочила на ноги – юбка с шелестом опустилась, словно оживая от новой встречи с гравитацией, – и, закинув сумку на плечо, пошла к выходу из этого душного укрытия, стремясь вырваться из полосатого полусвета, за спиной слышались оклики, кто-то заливался дурным смехом, что-то кричал Майк Леприс, не «Плюшка Салливан», что-то другое, и Кейси звала меня по имени, но я не остановилась.

      Такое