Там, где тебя ждут. Мэгги О`Фаррелл

перчатками руки и упираются в них подбородком, они резвятся на газонах, очевидно не осознавая, что их нарядили в своеобразные, застегнутые на спине детские смирительные рубашки, от которых им не удастся избавиться самостоятельно, без помощи взрослых.

      – Я хочу сказать, – произнес отец, пририсовывая смеющейся девочке очажки воспаления на лице и шее, – трудно ли найти рекламную модель с настоящей экземой? Показать ребенка, который действительно нуждается в этих изделиях? – Он перешел к детям на газоне, пририсовав на их ногах участки сыпи и стафилококковых язвочек[36]. – Вместо этого они оскорбляют нас, подразумевая, что такое состояние нефотогенично, неприятно на вид. Лицемерие самого гнусного толка. Почему только мы, на всем белом свете, вынуждены смотреть на это дерьмо?

      Работая быстро, он сосредоточенно разрисовывал рекламные постеры, один за другим. Методично и неуклонно он продвигался вдоль стены слева направо. На торсе мальчика с накладными рукавами появилось отвратительное воспаление, распространяющееся до запястий; а рядом с ним, на шее и лодыжках малыша, образовались мокнущие покраснения.

      Повергнутый в ужас, Найл скованно сидел на стуле, вцепившись в свой гироскоп.

      – Папа… папа… – шептал он, обращаясь к отцовской спине, опасаясь, что медсестра может услышать его, выглянуть из-за двери и увидеть увлеченную деятельность отца. Что будет, если его застанут за этим занятием? Отправят в тюрьму? Сажают ли в тюрьму за порчу больничной рекламы?

      – Да? – пробасил отец, не оборачиваясь, очевидно не волнуясь о том, что кто-либо заметит его художества.

      – Папа, – опять едва слышно прошептал Найл, выразительно шевеля губами, – не надо.

      – Успокойся, – ответил отец, зажав зубами колпачок маркера. – Это никого не касается. Надо показать реальность.

      – Пожалуйста, не надо.

      Услышав шаги из коридора, его папа отступил от стены, проскочил столик и сел. Найл вдруг осознал, что вновь может дышать, только когда медсестра открыла дверь. Он оживился и выпрямился на стуле, готовый вскочить с него. Облегчение, только о нем он и мог думать. Помощь придет сейчас, она близка, уже скоро.

      Однако медсестра прошла через приемную, не взглянув на них, и удалилась в коридор.

      Найл почувствовал, как глаза наполнились слезами, жгучими, сдерживаемыми слезами. Руки сами по себе взлетели и начали отчаянно скрести шею, расчесывая горло. Острое ощущение запрещенного жестокого облегчения. «Да, – мысленно успокоил он себя, – я чешусь, и все тут, конечно, не следовало бы, но какое же приятное, изумительное чувство, хотя ужасно будет, когда перестану, если перестану, если смогу прекратить это почесывание.

      Он слышал, как рядом с ним отец шарил по карманам, пытаясь найти лосьон или спрей, что первым попадется под руку. Потом он попытался оторвать ногти Найла от шеи, просовывая пальцы под руки мальчика, но Найл не позволял, стискивая пальцы и прижимая их к горлу, он не мог остановиться, шея охвачена огненным кольцом боли,

36

Еще более серьезный результат расчесывания: если кожный покров нарушен, то в ранки попадают натуральные, живущие на теле бактерии, размножаются, и тогда экзема становится зараженной. И нет никакого удовольствия в таком состоянии и его лечении, как Найл уже много раз обнаруживал.