Умерший рай. Виктор Викторович Улин

живет во мне, а когда умрет со мною, мне будет все равно.

      Так для чего же я излагаю это, делая достоянием широкой публики? Для кого ?

      Неужели только для себя – и зачем тогда, если самому это не очень нужно?

      Конечно же, нет.

      Мои произведения висят на электронных площадках, их кто-то покупает для чтения.

      А мой конкретный виртуальный друг, бородатый и патлатый и невероятно симпатичный мне Борис Гольдштейн из Иерусалима – тоже настоящий еврей, в отличие от меня! – получив от меня по мэйлу очередную вещь, распечатывает ее, сшивает в тетрадочку и пускает по рукам таких же, как он, русских евреев. Для которых каждая моя повесть – источник ностальгических воспоминаний о чем-то личном.

      И кроме того, как ни странно, я точно знаю, что есть молодые люди, ждущие моих произведений.

      И хочется писать дальше. В надежде открыть читателям нечто новое. Поскольку ни одно знание не бесполезно: оно возвышает знающего над профанами.

      Вот и я пишу эти мемуары.

      И Кренкель, отважный радист…

      …Итак, на чем я прервался?

      На Кренкеле.

      Точнее, не на нем, а на моем увлечении филателией.

      Еще точнее – на собирании марок Германии.

      Как я уже говорил, моя коллекция была огромна и полна; на рубеже семидесятых среди филателистических развалов Ленинграда имелись совершенно потрясающие вещи.

      Только теперь я понимаю, что тогда текло одно из счастливейших и никогда больше не повторившихся времен моей жизни.

      Придя домой с очередного рейда на филателистическую распродажу, я отдавался самому приятному из всех тогда известных удовольствий. Прежде, чем любовно отмочить, отпарить и обработать новые марки, я аккуратно отмечал точками закрытые позиции в каталоге. И вспоминал изречение Гете о том, что коллекционеры – счастливые люди.

      Возможно, не рухни империя СССР, не произойди развал всего, что казалось жизнью, я бы до сих пор понемногу – именно понемногу, ведь мне не хватало лишь самых дорогих и редких экземпляров – добирал свою коллекцию.

      Но время переменилось. Переменился мир. И с ним я сам.

      По скромным оценкам, сделанным согласно западному каталогу, моя Германия тянула тысяч на десять долларов. Но одно дело Запад, а другое Россия, тем более худшая ее часть – Башкирия. Кому тут нужен Deutsches Reich со всеми зонами и протекторатами.

      Коллекция марок – равно как и модель железной дороги – были проданы по случаю за совершенный бесценок. На вырученные деньги я купил современное барахло: простенькую видеокамеру и сотовый телефон. Пластмассовую одноразовую, постоянно дешевеющую ерунду, которую нельзя даже мысленно поставить в один ряд с тем дыханием Истории, каким являлось мое филателистическое собрание.

      Но, как ни странно, я не жалею ни о чем.

      То было прошлым.

      И тянуло бы меня, нынешнего, назад.

      Мешая трудному процессу выплывания в современность.

      Марки ушли.

      Навсегда.

      Как