Верблюд. Рами Юдовин

страха.

      – Я доктор Давид. Опэрация будэт примэрно час-полтора. Тебе уже пятнадцать, получишь «мэстный» наркоз. Будэт немножко больно, – сказал хирург с кавказским акцентом.

      С трудом я взобрался на высокий стол, сверху свисали зеркала, в которых можно было рассмотреть свою нижнюю половину.

      Задвинули ширму. Сделали укол, и вскоре я услышал лёгкий свист: полоснули несколько раз. «Совсем не больно. Ничего, ничего» – успокаивая себя, я не знал, что в это самое время в окно нашего дома неистово билась птица…

      Боль усиливалась, неотвратимо сжимая своими кольцами моё нутро. Я терпел. Доктор стал рассказывать какие-то истории, но я его не слушал. Мне хотелось только одного – встать, убежать, но как убежать с разрезанным животом. Терпеть, терпеть.

      Хирург уже не говорил со мной, он сосредоточенно работал, тихо переговариваясь с помощницей.

      – Почему так больно, доктор? – отрывисто произнёс я.

      – Опэрация затянулась, всё оказалось сложнее, начался перитонит. Тэпэрь тэрпи! Хочешь ругаться матом? Разрэшаю.

      Я не хотел матом, я хотел жить, очень хотел жить, и боролся со жгучей, палящей, выедающей душу болью, полностью завладевшей мной.

      А потом сдался.

      – Не могу, хочу умереть. Убейте меня …

      – Ты это брось! – заорал доктор. – Тэрпи, казак, атаманом будэшь! Скоро уже! Дэржись!

      «Бабушки этого не перенесут, мама не выдержит, папа будет рыдать, брат расстроится. Надо жить, надо, но не могу, нет сил. Простите меня…Я уйду в иной мир, в котором будет хорошо, потому что в нём нет боли. Я готов и не боюсь».

      – Ну вот и всё! – крикнул эмоциональный хирург. – Эй, Рома! Смотры!

      Доктор держал в руке какой-то отросток с кровавыми трубочками.

      – Сэйчас зашьём тебя и будешь отдыхать!

      – Спасибо, – прошептал я.

      Меня переложили на кровать с колёсиками и покатили…

      В коридоре моё тело сбросили на диван, яркий свет слепил даже закрытые глаза, мельтешили люди. Но самое страшное – всепоглощающая боль снова возвращалась. Я не выдержал и заплакал, похоже, заревел навзрыд. Врут, что слёзы облегчают страдания. Облегчения я не почувствовал. Мимо проходили врачи, медсестры, но так никто и не подошёл. Впрочем, нет, одна сердобольная женщина подскочила:

      – Ты уже взрослый мальчик! Прекрати реветь!

      На мгновение я перестал реветь, сосредоточился и отчётливо произнёс:

      – Сука!  – Ведь у меня было разрешение на мат от самого доктора.

      Сердобольная женщина остолбенела.

      – Да чтоб ты сдох, мразь! – крикнула она.

      – Тебя, тварь, переживу!

      Ненависть лучший анальгетик. Мне стало чуть легче.

      Пришёл доктор Давид. Наверно, оскорблённая ему нажаловалась. Он внимательно посмотрел на меня, подозвал медсестру.

      – Когда ты давала ему обезболивающее? Ты не видишь, что ему плохо.

      – Я не давала…

      – Я же сказал тэбе! – зарычал доктор. – Ах ты, блядина…

      Далее пошёл поток отчаянных ругательств.

      – И в палату его!!!

      После