2028, или Одиссея Чёрной Дыры. Вадим Игоревич Демидов

но обдумывают, как бы поточнее подобрать слова. Коршун заговорил, делая между предложениями долгие паузы:

      – Мои хорошие… Сегодня весь протест – это тары-бары-растабары человека с самим собой. Болтовня в дружеском кругу, как у нас сейчас. Особые мнения на «Эхе Москвы», разоблачения властей в коррупции, публицистика в фейсбуке – все это не несет никакой опасности режиму. Режим все это подслушивает и подсматривает, подсмеиваясь.

      – Но даже из этой, как ты говоришь, болтовни в дружеском кругу они при желании смогут склеить дело.

      – Могут. Точечно, выборочно, для острастки. Не надрываясь особо.

      Виктор перехватил инициативу:

      – Саш, но ведь действительно публика не готова рисковать, не готова нарушать комфорт и привычное течение жизни. «Борись!» – призывают плакаты либералов. И мы их перепощиваем. Но отсиживаемся на кухнях. В лучшем случае делаем какой-то провокационный арт. Но он, конечно, не наносит вреда режиму. Вот посадили парня за одиночные пикеты. Казалось бы, для оппозиции повод выйти на площадь безо всяких согласований, перекрыть собой проспект. Но в голове раздается голос благоразумия: «боязно», «побьют», «посадят», «жестокий ОМОН», «нофлеры обмажут краской».

      – Голос благоразумия… – согласился Коршун, – есть такая штука. А что ты предлагаешь?

      – Ничего.

      – Мои хорошие, мы меньшинство. Надеюсь, с этим никто спорить не будет? А демократия есть власть большинства. Выходов из ситуации три, и все плохие. Первое – перетянуть народ на свою сторону, как это было в перестройку. Второе – ждать помощи извне. Откуда извне, сам не знаю.

      Он замолчал.

      – А третье? – ему напомнили.

      – А… Отказываться от демократических принципов с всеобщим избирательным правом.

      – Как это?

      – Ну, чтобы элита сама себе царя избирала. В принципе у нас как раз этот вариант и работает, правда, в скрытой форме. Но вот беда – элита не наша.

      Виктор вновь встрял.

      – Классики уверяют, что для духовного подвига приходится жертвовать самым любимым, самым сокровенным. И я не про деньги. А, скажем, про сочинительский дар.

      – Мысль, на первый взгляд, спорная, но, по мне так, верная, – заметил Коршун. – Невозможно всерьез сражаться, мои хорошие, если цепляешься за бизнес, за семью, за свои песни, что ли. Они твой тормоз, твой балласт. По идее, на войне солдаты не должны мечтать о теплом доме, о любви, о близкой встрече со своими любимыми, иначе они будут слишком жалеть свою жизнь и не отдадут ее за… за это…

      Всем было ясно – за что. В бутылке еще что-то плескалось, разлили до дна.

      Лесь сказал:

      – А я почему-то уверен, что страна расколется на землячества. Примерно пять их будет…

      – Почему только пять? Первое землячество – это целиком город Москва?

      – Когда все расколется, кому эта Москва будет нужна… Ценны будут лишь регионы с богатыми недрами: нефтью, газом, ураном, лесом. Вот за Сайберию все пойдут воевать, и с удовольствием.

      – Кто, например? – спросил Юра.

      – Все