Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть четвертая. Александр Дюма

Однако ему показалось, будто на лице мушкетера при слове «болван» промелькнула одобрительная улыбка.

      Планше осмелел и сказал громче:

      – Вы не спите, господин д’Артаньян?

      – Нет, Планше, я даже не сплю, – отвечал мушкетер.

      – Я в отчаянии от слова даже.

      – Почему? Ведь это самое обычное слово.

      – Оно меня огорчает.

      – Я тебя не понимаю. В чем дело?

      – Если вы говорите, что даже не спите, это значит, что вы не находите утешения даже во сне. Значит, вы как будто обращаетесь ко мне: «Планше, мне до смерти скучно».

      – Ты знаешь, Планше, что я никогда не скучаю.

      – Кроме сегодняшнего и вчерашнего дня.

      – Что ты!

      – Господин д’Артаньян, вот уже неделя, как вы приехали из Фонтенбло; вот уже неделя, как вы не командуете вашим отрядом и не выводите его на учение. Вам не хватает треска мушкетов и грохота барабана. Я сам носил мушкет и понимаю вас.

      – Уверяю тебя, Планше, что я ничуть не скучаю, – отвечал д’Артаньян.

      – Так что же, в таком случае, вы делаете, лежа как мертвый?

      – Друг мой Планше, когда я участвовал, когда ты участвовал, когда все мы участвовали в осаде Ла-Рошели, в нашем лагере был араб, искусный стрелок из кулеврины. Это был смышленый малый, хотя и оливкового цвета. Так вот этот араб, поев или поработав, ложился, так же как и я лежу в данную минуту, и курил какие-то волшебные листья в трубке с янтарным наконечником; если же какой-нибудь проходивший мимо офицер упрекал его за то, что он вечно дрыхнет, араб спокойно отвечал: «Лучше сидеть, чем стоять, лучше лежать, чем сидеть, лучше умереть, чем лежать».

      – Это был мрачный араб и по цвету кожи, и по изречениям, – промолвил Планше. – Я отлично его помню. Он с большим наслаждением рубил головы протестантам.

      – Совершенно верно, и бальзамировал их, когда они того стоили.

      – Да, и бальзамируя их своими зельями, он был похож на корзинщика за работой.

      – Да, да, Планше, совершенно верно.

      – О, и у меня есть память!

      – Не сомневаюсь. Но что скажешь ты о его рассуждении?

      – С одной стороны, я нахожу его превосходным, а с другой – глупым.

      – Объясни, Планше, объясни.

      – «Лучше сидеть, чем стоять» – да, это верно, когда устанешь; в некоторых обстоятельствах… (Планше лукаво улыбнулся) – «лучше лежать, чем сидеть». – Но последнее утверждение: «Лучше умереть, чем лежать» – я нахожу совершенно нелепым; я, безусловно, предпочитаю постель. Если вы не согласны со мною, то это доказывает только, что вы, как я уже имел честь заметить, смертельно скучаете.

      – Планше, ты знаешь господина Лафонтена?

      – Аптекаря на углу улицы Сен-Медерик?

      – Нет, баснописца.

      – А-а-а… «Ворона и лисица»?

      – Вот-вот. Я точь-в-точь его заяц.

      – Разве у него есть и заяц?

      – У него всякие звери.

      – Что же делает его заяц?

      – Раздумывает.

      – Вот как?

      – Планше,