Виконт де Бражелон, или Десять лет спустя. Часть четвертая. Александр Дюма

Лавальер, – это великая честь для меня, но я боюсь не за себя.

      – А за кого же?

      – За вас, государь.

      – За меня, мадемуазель? – с улыбкой переспросил король. – Я не понимаю вас.

      – Разве ваше величество уже забыли, что произошло вчера на вечере у ее высочества?

      – Не напоминайте об этом, прошу вас, или лучше позвольте мне вспомнить, чтобы еще раз поблагодарить вас за ваше письмо и…

      – Государь, – прервала его Лавальер, – дождь идет, а ваше величество без шляпы.

      – Прошу вас, не беспокойтесь обо мне. Я боюсь, что вы промокнете.

      – О, ведь я – крестьянка, – улыбнулась Лавальер. – Я привыкла бегать по луарским лугам и блуаским садам в любую погоду. А что касается моего туалета, – прибавила она, глядя на свое скромное муслиновое платье, – то ваше величество видите, что за него мне нечего опасаться.

      – Действительно, мадемуазель, я уже не раз замечал, что вы всем обязаны самой себе, а не туалету. Вы не кокетка. Я считаю это большим достоинством.

      – Государь, не делайте меня лучше, чем я есть на самом деле. Скажите просто: вы не можете быть кокеткой.

      – Почему?

      – Потому, что я не богата, – с улыбкой отвечала Лавальер.

      – Значит, вы сознаетесь, что любите красивые вещи? – с живостью воскликнул король.

      – Государь, я нахожу красивым только то, что для меня доступно; все слишком высокое…

      – Для вас безразлично?

      – Мне чуждо, так как недостижимо.

      – А я считаю, мадемуазель, – сказал король, – что вы не занимаете при моем дворе подобающее вам положение. Я, несомненно, слишком мало осведомлен о заслугах вашей семьи. Мой дядя отнесся слишком пренебрежительно к вашим родственникам.

      – О нет, государь! Его королевское высочество герцог Орлеанский всегда был благосклонен к господину де Сен-Реми, моему отчиму. Услуги отчима были скромные, и мы были за них вполне вознаграждены. Не всем дано счастье с блеском служить королю. Я, конечно, не сомневаюсь, что если бы представился случай, то мои родственники не остановились бы ни перед чем, но нам не выпало этого счастья.

      – Короли должны исправлять несправедливости, мадемуазель, – проговорил Людовик, – и я охотно принимаю эту обязанность по отношению к вам.

      – Нет, государь, – с живостью воскликнула Лавальер, – оставьте, пожалуйста, все как есть.

      – Как, мадемуазель? Вы отказываетесь от того, что я должен, что я хочу сделать для вас?

      – Все, чего я желала, государь, вы для меня сделали в тот день, когда я удостоилась чести быть принятой ко двору принцессы.

      – Но если вы отказываетесь для себя, примите, по крайней мере, для ваших родственников знак моей признательности.

      – Государь, ваши великодушные намерения ослепляют и страшат меня, ибо если ваше величество по своей благосклонности сделаете что-нибудь для моих родственников, то у нас появятся завистники, а у вашего величества – враги. Оставьте меня, государь, в безвестности. Пусть мои чувства к вам останутся светлыми и бескорыстными.

      – Вот