Поиски национальной идентичности в советской и постсоветской массовой культуре. Кирилл Королев

«негативной идентичности» (распространения в коллективном знании идеологемы «врага» – когда социальная группа объединяется по признаку «мы против кого-то» или «кто-то против нас»106) и на основе «патриотизма отчаяния» (термин С. А. Ушакина, который полагает травму, психологический опыт потери, идентификатором различных форм сообществ постсоветского социума107); в массовом искусстве, прежде всего в литературе и в сетевой культуре, эти стимулы нашли свое выражение в возникновении и развитии направления «компенсирующей беллетристики» и «компенсирующей публицистики».

      В совокупности эти факторы способствовали началу формирования новой социокультурной идентичности современного русского; данный процесс далек от заверения – насколько вообще возможна фиксация столь динамичного концепта как осознание идентичности, – однако его активная «банализация» в современной российской массовой культуре является свидетельством постепенной кодификации признаков новой идентичности.

      Подчеркнем, что речь идет именно о социокультурной идентичности. В отличие от так называемых традиционных – или очевидных, в терминологии П. Бергера и Т. Лукмана108 – идентичностей (этнической, гендерной, гражданской, профессиональной и пр.) эта идентичность подразумевает существование общего семиотического пространства принадлежности к конкретной культуре – причем в широком понимании последней, от классических образцов «высокого искусства» до откровенно китчевых продуктов «низового» масс-культа, причем в это пространство включаются не только результаты собственного «духовного» производства, но и плоды иных культурных идентичностей, усвоенные, ассимилированные данной культурой и ставшие ее артефактами. Социокультурная идентичность охватывает комплекс представлений – ценности, традиции, веру, язык, систему социальных институтов, искусство и т. д. Метафизически и метафорически такая культурная принадлежность рефлексируется как «национальный дух», а в массовой культуре репрезентируется «национальными» формулами массового искусства. Чем шире «зона притяжения» этой идентичности, чем активнее рационализируются механизмы соответствующей идентификации, тем больше оснований говорить о рождении / возрождении в социуме культурного национализма.

      В декабре 2014 года в рамках Международного культурного форума в Санкт-Петербурге прошла панельная дискуссия «Геополитическое значение литературы и ее распространения в мире». Сама постановка вопроса, понимание литературы как одного из элементов «мягкой силы», рассуждения о русском национальном характере и традиционных русских ценностях, отражаемых литературой, как классической, так и массовой109 – все это показывает, что культурный национализм укрепляет свои позиции в современном российском обществе.

      Сразу оговорюсь,

106

О негативной идентичности в постсоветском обществе см.: Гудков Л. Д. Идеологема «врага». «Враги» как массовый синдром и механизм социокультурной интеграции // Образ врага. М.: ОГИ, 2003. С. 7—79. Автор статьи справедливо указывает, что видеть в идеологеме «врага» только результат влияния пропаганды, то есть манипулирования коллективным знанием, будет сильным упрощением: «Никакая пропаганда не может быть действенной, если она не опирается на определенные ожидания и запросы коллективного знания, если она не адекватна уже имеющимся представлениям, легендам, стереотипам понимания происходящего… Рост значимости представлений о враге всегда является производным усилий и движений с двух сторон – заинтересованных и относительно рационализированных интерпретаций господствующих элит и аморфных, разнородных массовых взглядов…» (с. 11).

107

Oushakine S. The patriotism of despair: nation, war, and loss in Russia. Ithaca: Cornell Unniv. Press, 2009; Ушакин С. Жизненные силы русской трагедии: о постсоветских теориях этноса // Ab Imperio. 2005. №4. С. 233—277; Роджерс Д. Рецензия на книгу С. Ушакина «Патриотизм отчаяния» // Вестник Пермского ГУ. Вып. 1 (13). 2010. С. 84—85.

108

Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М.: Медиум, 1995. Очевидные идентичности свойственны минимально дифференцированным обществам, идентичность целиком представляет ту объективную реальность, в которую она помещена.

109

Концепцию «мягкой силы» сформулировал американский политолог Дж. Най, который видит в ней «способность получать желаемое при помощи привлекательности». См.: Nye J. The Powers to Lead. NY: Oxford University Press, 2008. О геополитическом значении русской литературы см. выступление на указанном форуме К. И. Косачева, бывшего главы Россотрудничества – ведомства, в задачу которого входит «улучшение образа России за рубежом», – на официальном сайте этой государственной структуры: http://rs.gov.ru/about/document/4053.