Маяк ветров. Влада Медведникова

Иди».

      ***

      Дни, оставшиеся до конца лета, не были беззаботными. Стрекоза, казалось, так и не поняла, что скоро и отец уйдет, и Криджи покинет лес на целый год. Но Аэш не забывала от этом ни на миг – ее взгляд стал сумрачным, а слова отрывистыми и резкими. Криджи пытался объяснить, пересказать сны, но сестра лишь отрезала: «Не оправдывайся».

      Свободного времени теперь почти не оставалось. Отец все время был рядом, рассказывал о городских обычаях, заставлял учить чужие слова. Сперва они казались бессмысленными: как такое может быть, что для леса у горожан лишь одно слово? Как можно называть одним именем еловую чащу и буковую рощу, просыпающийся весенний лес и угасающий осенний? И зачем нужны разные слова для широких и узких троп? Криджи не понимал, но учился старательно, и вскоре начал говорить на этом запинающемся, ломком языке.

      В толчее слов пролетело лето. Ветви склонились под тяжестью плодов, поляны потемнели от поздних черно-синих ягод. Ночью туман уже начал оседать на листве, а в воздухе парили паутинки.

      В такое туманное утро Криджи и покинул лес.

      Загрустить не успел – с сестрами простился накануне, а теперь просто молча встал, собрался и пошел вслед за отцом. Тот вел на поводу черную лань, ее копыта ступали по тропе еле слышно. Лань везла мешок, кожаный, расшитый оберегами, а отец и Криджи шли налегке.

      Шли по тропе, петляющей вдоль оврага, ныряющей в дубраву, огибающей топь. Солнце поднималось все выше, искрилось в каплях росы, смеялось, – и Криджи понял, что все еще идет, не оглядываясь.

      Он обернулся, чтобы посмотреть на родное селение, но оно давно скрылось из виду. Вокруг был лишь лес, светлый и незнакомый.

      3.

      Йи-Джен часто убегала из дома.

      Ненадолго и не для того, чтобы волновать родных, – хотя они все равно волновались и ругали ее потом. Йи-Джен выслушивала упреки деда и мамы, смотрела в пол и молчала. Она не могла пообещать, что будет гулять поблизости, возвращаться засветло и вечерами сидеть дома. Знала, что все равно сбежит – на час, на два или до поздней ночи.

      Просто ничего не могла с собой поделать.

      Иногда все становилось невыносимым: огромный дом с разноцветным полом, нитяными занавесками и высокими зеркалами; разговоры с мамой и дедушкой, заботливый голос служанки. Даже пение птиц за окном превращалось в надоедливое чириканье, а цветы в саду словно тускнели. Йи-Джен выжидала подходящий миг, – сколько взрослые не пытались, все равно не могли уследить за ней, – хваталась за низкие ветви старой яблони, оттуда перебиралась на каменную белую ограду, спрыгивала вниз. А потом устремлялась вниз по улице, прочь от дома, от площади с фонтаном. Мчалась мимо заборов и садов, проносилась по петляющим улочкам. Иногда соседская собака выныривала из-под ворот, с лаем бежала следом. Но у последних домов, там, где улицы превращались в дороги и тропы, собака всегда останавливалась, с недоумением смотрела вслед Йи-Джен. Та оборачивалась, махала на прощание, а сама неслась дальше.

      Вниз, к реке. К полуразрушенной древней стене на берегу.

      Это место Йи-Джен считала