Американха. Чимаманда Нгози Адичи

кончилось? – Она глянула на пустой экран телевизора, покопалась в стопке дисков и извлекла еще один.

      – Извините, пожалуйста, поем, – сказала Аиша Ифемелу. Присела на краешек стула в углу и принялась есть руками жареные куриные крылышки, уперев взгляд в телевизор. Новый фильм начался с трейлеров – грубо нарезанных сцен, перемежавшихся вспышками света. Каждой вдогонку звучал мужской голос нигерийца, нарочитый и громкий: «Срочно берите себе!» Мариама ела стоя. Сказала что-то Халиме.

      – Я сначала закончу и ем, – ответила Халима по-английски.

      – Если хотите – поешьте, – сказала клиентка Халимы, молодая женщина с высоким голосом и приятными манерами.

      – Нет, я закончу. Мало-мало еще, – сказала Халима. На голове ее клиентки остался лишь клочок волос спереди, торчал, как звериный мех, а все остальное уже было заплетено опрятными микрокосичками, что ниспадали по шее.

      – У меня еще час, а потом надо ехать за дочками, – сказала клиентка.

      – У вас сколько? – спросила Халима.

      – Две, – ответила клиентка. На вид – лет семнадцать. – Две красотки.

      Началось новое кино. Экран заняло широко улыбавшееся лицо актрисы средних лет.

      – О-о, да! Мне нравится она! – сказала Халима. – Погоди! С ней шуток плохо!

      – Вы ее знаете? – спросила Мариама у Ифемелу, показывая на экран.

      – Нет, – ответила Ифемелу. Чего они заладили спрашивать, знает ли она нолливудских актрис? В парикмахерской слишком воняло едой. Душный воздух смердел жиром, и все же из-за этого Ифемелу немного захотелось есть. Она погрызла свою морковку.

      Клиентка Халимы покрутила головой перед зеркалом и сказала:

      – Большое вам спасибо, роскошно!

      Когда она ушла, Мариама сказала:

      – Очень маленькая девочка, и уже двое детей.

      – Ой-ой-ой эти люди, – сказала Халима. – Когда девочке тринадцать, она уже все позы знает. То ли дело в Африкь!

      – То ли дело! – согласилась Мариама.

      Обе обратились взглядами к Ифемелу – за согласием, одобрением. Ждали его, в этом общем пространстве африканскости, но Ифемелу ничего не сказала и перелистнула страницу своего романа. Они и ее обсудят, несомненно, когда она уйдет. Эта нигерийская девица вся из себя важная из-за Принстона. Гляньте на ее пищевой батончик, настоящую еду уже не употребляет. Посмеются ехидно – однако насмешка будет мягкой: она же все равно им сестра-африканка, пусть и чуть заблудшая. Новая волна жирной вони затопила зал: Халима открыла свой пластиковый контейнер с едой. Она ела и разговаривала с телевизором:

      – Ох, тупой человек! Она заберет твои деньги!

      Ифемелу смахнула с шеи липкие волоски. В зале кипел жар.

      – Можно дверь не закрывать? – спросила она.

      Мариама открыла дверь, подперла ее стулом.

      – Жара эта ужас дурная.

* * *

      Каждый приход жары напоминал Ифемелу тот, первый, в лето ее приезда. В Америке лето, Ифемелу про это было известно, однако всю свою жизнь она думала, что «за рубежом» – холодное место шерстяных пальто