Путь души. Игорь Сульг

сердце не презрения нарост…

      Кирасы забулыжены до вмятин,

      Когда исходит хохотом народ.

      2

      А мы в плену своих разоблачений,

      Своих свобод – поклонники цепей.

      И дразнит нас тлетворный запах мщенья

      Давным-давно почившихся теней.

      В бессмысленность впадая с каждым разом,

      Страну на откуп чинарю отдав,

      Как с несостоявшимся оргазмом,

      Мы бесимся, когда тасуем явь.

      Прилавками пустыми, как кошмаром,

      Встречает дни великая страна,

      А кто-то ухмыляется пожарам

      И под прицелом держит, как врага.

      И чья-то затаенная порука

      Удерживает заговор в тени…

      Я не пойму, за что такая мука

      Все дальше и все дальше от войны.

(октябрь 1990)

      «Друзья мои, простите… и прощайте…»

      Друзья мои, простите… и прощайте.

      Мой путь далек,

      $$$$$не видится конца.

      И с жалостью любить не обещайте.

      Что жалость мне?

      Мне ненависть нужна!

      Холодная мне ваша безучастность

      Нужна, как сердцу тающий бальзам.

      Небрежная, колючая бестактность,

      Быть может, все разложит по местам.

      Нужны мне ваши едкие упреки

      И бунт суровых, отчужденных глаз…

      Приму я ваши гордые уроки,

      Быть может,

      $$$$дай-то Бог,

      $$$$$$$$$в последний раз…

(октябрь 1990)

      Питерский этюд

      Осень обжигала листья докрасна,

      И туман стелился, обнимал дома.

      Мокрые страницы падших листьев – влет,

      А ночные лужи убаюкал лед.

      Шпиль Петра и Павла золотом блестел,

      Сквозь клочки тумана в сумерках зардел.

      Лишь Нева угрюмо ворошила рябь.

      И прикован всадник, как к граниту раб.

(октябрь 1990)

      Памяти Высоцкого

      Черно-белых коней

      Запрягал в белоснежные сани.

      Диким посвистом кони бросались лететь.

      Но вьюжило с полей.

      Что ж вы, кони, в разлучине стали?

      Или вам не понять то, что требует плеть?

      По замерзшей реке,

      Оставляя тревожную память

      В лед зарубками черно-горячих копыт,

      И о твердой руке,

      Что уздечками морды кровавит,

      Направляя коней, убыстряя их прыть.

      И нахрапом, из сил,

      На последнем, безжалостном вздохе,

      Распрямляя хребтины в струну тетивы,

      Кони снежную пыль

      Принимали губами в полете,

      Унося седока от наветов толпы.

      – Я не буду забыт! —

      Голос рвался, и лопались жилы,

      И бунтарский замах становился сильней,

      Но срывали с копыт

      И кидали подковы в обрывы,

      Не жалея несущихся вскачь лошадей.

      И когда на лету

      Захрипели упавшие кони,

      Белой смертью покрылось лицо седока,

      На могилу ему

      Морду лошади, вздыбленной в боли,

      Изваяла в насмешку все та