Курс на прорыв. Александр Плетнёв

150 километров находились острова Маротири.

      Телевизионная система даже частично «сняла» торчащие над скалами антенны крейсера, но автоматизированная обработка данных не нашла аналогий.

* * *

      Я вина налил,

      Но налил в песочные часы.

      Я вину делил,

      Бросив всё Фемиде на весы.

      Кофе быстро остывал, и Скопин уже не тянул с кайфа́ми – дохлёбывал, стараясь ухватить последнюю порцию именно «горячего и бодрящего». Увидеть самолёт с мостика было нереально – далеко, и однозначно остров перекрывал обзор, особенно после того, как крейсер сманеврировал на якорных цепях.

      «Вон, даже сигнальщики не особо утруждаются с мощным оптическим визиром».

      Поэтому взгляд невольно и лениво блуждал по ближайшему объекту, торчащему из воды.

      Вблизи остров всё же не казался таким уж огрызком-маломерком – тёмный у основания (на линии прибоя), далее серый с вкраплениями коричневого и зелени. На первый взгляд совершенно безжизненный, потому что не было даже вездесущих чаек, но потом-таки удалось заприметить осмелевших вспархивающих накоротке пичуг.

      Чуть в стороне отлив оголил парочку близлежащих скалистых клыков, о которые взбивала пену мерная волна.

      На фоне чистой синевы океана и солнечного неба просилась красавица-пальма, песочек пляжа, но из воды торчали только вот эти… Унылые.

      «Словно зубы-пеньки старушки Земли, а дантист Посейдон обтачивает их вечно неспокойным инструментом».

      Послышалось громыхание в клюзах, и стало казаться, что остров медленно поплыл вперёд.

      Затем звук цепей прекратился. Встали!

      Смотрел, прищуриваясь от солнца, поверх острова, выше и чуть по сторонам – не появится ли точка самолёта.

      Оттомились минуты – пятнадцать, двадцать…

      «А вражина так и не припёрся. Больше переживали…»

      – Никого? – спросил у сигнальщиков.

      – Никого, товарищ капитан второго ранга! – Блеснули зубами в ответ, опуская бинокль. И враз встрепенулись на пол-оборота, с докладом, с вытяжкой, как положено – командир пожаловали.

      Терентьев источал доброту. И даже вопрос-ответ с сигнальщиками продублировали тот же самый, из советского мультика, если отбросить мелочи субординации:

      – Никого?

      – Никого!

      А он и сам в курсе – эртээсники всё доподлинно и чётко выложили.

      Терентьев источал доброту, со смешливым прищуром глядя на своего помощника:

      – А ты не так-то и бодрячком, как хочешь показаться…

      – Спал плохо, мысли ворочались в голове – ворочали всё тело. Так и крутился всю ночь, сминая подушку. И сны ж такие дурацкие снятся… Как такое безделье на больничной койке, так уж лучше выпахиваться грузчиком в порту – бессонница замучила.

      – Что снилось?

      – А-а-а, – отмахнулся Скопин, – сны рассказывать бессмысленно.

      А сам вдруг задумался: «Ведь действительно – совершенно бессмысленно рассказывать кому-либо свои сны. В лучшем случае будешь