Копье прозрения. Андрей Лисьев

Богдану мало, он выпрашивает у отца в лен местечко Узкое на Ловати. Батя и согласился вроде, но наследство не оформил пока, ждет чего-то. Потому волнуется Богдан Дмитриевич, и конь под ним нервный, не желает успокаиваться, все перебирает тонкими ногами.

      – Не дам! – говорю я и вдыхаю карамельный запах гривы.

      – Она же старая совсем, ее из милосердия кончить надо! Дурень ты, братец! – смеется Андрей, мой третий брат, которому еще рано назначать удел.

      Мне тоже рано. Андрей Дмитриевич всего на два года меня старше, мы с ним похожи: оба русые, безбородые, длинношеие и худющие. «Ветер качает» – это про нас. Но Андрюша во всем удачливее меня. И в учебе, и в седле. Он уже на службе, был замечен польским ипатом – лихостью выделился.

      – Нет! – отвечаю я.

      Лошадь я им не отдам.

      – Зря, что ли, гнали?

      – Не позволю, и все тут!

      – Тьфу! – сдается Василий, и братья разворачиваются.

      Отцу подают свежего коня.

      – За мной! – весело кричит князь. – Научу вас, сынки, охотиться!

      Охотничья ватага направляется обратно в лес, теперь ее возглавляет отец.

      Один из всадников отстает. Он немногим старше меня, высокий, худой и подвижный. Борода не выросла, бритая голова прикрыта круглой шапочкой, из-под застегнутой на груди накидки торчит черный воротник. Он хочет потеснить Савелия, но конь не слушается седока, пятится. Савелий стоит, как стоял.

      – А ну, перекрестись, смерд!

      Охотник выпрямляется в седле, потом наклоняется, словно пытается клюнуть Савелия в темя крючковатым, как будто сломанным носом. Я узнаю его. Это сын нашего соседа, боярина Романа, школяр Ян. Он учится в университете, а сейчас отпускное время, вот он и приехал домой. Помню, он задирал меня маленького, а сейчас делает вид, что не узнал.

      Савелий глаз не прячет и напоказ широко крестится левым польским крестом. Вроде и смотрит без издевки, но что-то во взгляде серых глаз ярит всадника. Тот шипит ругательство и хлещет коня. Савелий смотрит ему вслед все тем же спокойным твердым взглядом.

      Карамельная лошадка постепенно успокаивается.

      – Отпусти ее, – велит Савелий, его взгляд полон тоски.

      – И куда она пойдет?

      С сожалением размыкаю руки. Савелий не отвечает, но я сам вижу, что слепая лошадь, спотыкаясь, бредет в сторону болота.

      – Я возьмусь нянькать тебя, отрок, – говорит Савелий.

      Я неожиданно этому рад.

* * *

      Избушка Савелия стоит на отшибе, у самого леса. Изгородь украшена огромными бурыми букетами папоротника, я с изумлением рассматриваю их. Похожие на перья гигантских птиц листья давно засохли, осыпаются.

      – То старуха моя… – поясняет Савелий, указав на ограду. – Нечистую силу отваживала.

      Мы проходим к двери мимо низеньких яблонь-первогодок.

      – На ту половину двора не ходи, – предупреждает дядька. – Там у меня пчельник.

      Обутой в лапоть ногой Савелий сгребает пыль, разравнивает ее.

      – Вот