Не прощаюсь (с иллюстрациями). Борис Акунин

подумал.

      – Пожалуй, отдадим и медальон, раз он имеет не товарную, а сентиментальную ценность. Тогда это предмет не роскоши, а личного употребления… Как тебя зовут?

      – Фандорин.

      – Идем со мной, Фандорин. Медальон должен быть в хранилище, где мы держим артельную казну. Сейчас найдем. Потом отправлю с тобой кого-нибудь из братьев. Пусть отдаст матери и возьмет расписку.

      Арон Воля стремительно направился к двери. Озадаченный Эраст Петрович, чуть помедлив, заковылял следом.

      Артельщик ждал его в приемной, слушая скрипучую барышню.

      Она говорила:

      – …Так что имеем недельный запас продуктов на сто сорок семь бойцов плюс излишки. Я договорилась с коммуной имени Бакунина, они нам отдали два «максима» в обмен на восемь пудов муки и ту канистру спирта, которую мы изъяли позавчера, спирт ведь нам все равно не нужен. Сверх того, для раздачи населению, остается десять пудов муки, тридцать фунтов сахара, двенадцать мешков картофеля и еще растительное масло. Раздавать?

      – Конечно. Молодец, что договорилась про пулеметы. Они нам скоро понадобятся.

      Воля ласково хлопнул девушку по плечу, и ее свежее личико порозовело от удовольствия.

      – Идем, идем, – поторопил артельщик Фандорина и крепко взял его под руку. – Так легче идти?

      – Да, спасибо, – мрачно поблагодарил Эраст Петрович, ненавидя свои ватные ноги.

      – Золото сестренка, – сказал Воля в коридоре. – Даже не знаю, кто для артели ценнее – Джики или она. Между прочим, «джики» по-грузински значит «барс», а девушку зовут Рысь. Так что оба мои помощника из семейства кошачьих, что и правильно. Кошка – самый свободолюбивый зверь, недаром римляне сажали ее к ногам богини Либертас. У нас тут всё держится на Рыси, она вроде начальника штаба. Настоящая русская девочка из тех, что живут идеей. Раньше такие стреляли в губернаторов и министров, умирали в тюремных голодовках. В прошлом году Рысь записалась в женский «Батальон Смерти» и ушла на фронт. Не из так называемого патриотизма, а во имя прав женщин. Какова? – Артельщик восхищенно рассмеялся. – Получила пулю в грудь, еле выжила. И видишь – снова на переднем крае.

      Коридор два раза повернул и уперся в металлическую дверь с висячим замком. Рядом находился часовой, но его винтовка лежала на полу, а сам он заканчивал рисовать углем на стене огромную голую бабу, изображенную с максимальным натурализмом.

      – Ты что делаешь, Козлов?!

      Парень оглянулся. Он был цыганистый, чернобородый, но не в плаще, а в солдатской шинели.

      – Не видишь? Рисую. Ты сам говорил: свободный человек должен, как это, развивать в себе художественное начало. Вот, развиваю, а то скучно стоять. Хороша?

      – Ничего хорошего, – сердито сказал артельщик. – Такая похабщина унижает женский пол!

      Козлов обиделся.

      – Вот хрен за тебя сегодня проголосую. И ребятам скажу.

      – Да черт с вами, не голосуйте, – пробурчал Воля, доставая ключ. – Хоть отдохну… – Протянул руку, нащупал