Поединок соперниц. Симона Вилар

и кинулся назад, в гущу схватки на дамбе.

      Меня трясло. Надо было это остановить. Как? Я не знала. Хотела выскочить, но Труда удержала меня.

      – Не вмешивайтесь, леди Гита. Мужчины знают, что делают. Так было всегда. На йоль и в старину приносили жертвы.

      Я даже различила в полумраке ее торжествующую улыбку.

      – Ты не понимаешь! – кричала я. – Это безбожно…

      – Все я понимаю. И молодец Утрэд, отомстил за свою девушку.

      Гул снаружи все усиливался. И отовсюду, со всех сторон, долетал старый саксонский клич:

      – Белый дракон! Белый дракон за старую Англию!

      Сверху по огибавшей стену лестнице спускалась Эйвота. В руке пылающий факел, а вид торжественный, словно у языческой жрицы. И она улыбалась.

      – Фэны поднялись!

* * *

      На Рождество в монастыре Святой Хильды всегда бывало весело. Стены украшались ветками омелы и вечнозеленого остролиста с красными ягодами. Приходили дети и пели кэролы[41], а монахини готовили все необходимое для постановки рождественского миракля[42]. Потом являлись ряженые и начиналось Рождество – праздник, когда весь мир ликует и люди ждут перемен к лучшему, строят планы, гадают. И конечно, веселятся.

      Я же сидела у огня в старой башне Хэрварда, глядела, как пробегают язычки пламени по святочному полену, ощущала голод, тоску… и страх. Вся моя жизнь, так заботливо устроенная родителями, спокойное и безбедное существование в обители – все исчезло в тот единый миг, когда я вышла из монастыря, шагнула в туман и тьму зимней ночи.

      В семнадцать лет многие мечтают о переменах. Но в моей жизни все изменилось так круто, что теперь я страстно желала одного – вновь оказаться под защитой стен обители. Ведь я любила книги, любила размеренный уклад монастыря, уверенность, что у меня, слабой женщины, всегда будет стол и кров и забота сестер-бенедиктинок. Ранее я так ясно видела свой жизненный путь: я стану ученой, мудрой и уважаемой монахиней, буду молиться о грешниках, лечить больных, вникать в дела монастырского хозяйства. И однажды сделаюсь аббатисой. И вот теперь все рухнуло.

      – Аlea jacta est[43], – порой повторяла я обреченно.

      Рив Цедрик спрашивал, что означает эта фраза, но я молчала. Понимала, что судьба моя решилась без моей воли, и была растерянна.

      После бойни у башни Хэрварда не могло быть и речи о моем возвращении в монастырь. Я уже не успевала, да и была слишком потрясена случившимся. А потом настало светлое Рождество, и на меня опустилась тоска. Я не могла вернуться к прежнему укладу жизни, так как понимала, что, вернувшись в обитель, вряд ли отделаюсь розгами или отсидкой в карцере. Порой я думала об Отилии, гадала, как она объяснила сестрам мое исчезновение и чем это для нее обернулось. И еще я понимала, что весть о мятеже уже дошла до обители и всем стало ясно, что я примкнула к восставшим. Поэтому, надумай я вернуться, меня тут же отправили бы к опекуну, аббату Ансельму. А об этом мне и подумать было страшно. Вот и выходило – жребий брошен.

      Когда прошла эйфория победы над людьми Уло, моих крестьян тоже охватила

41

Кэролы – рождественские песнопения, исполняются в церквях и на улицах для сбора пожертвований.

42

Пьесы религиозного содержания о чудесах, совершенных Девой Марией и святыми.

43

Жребий брошен (лат.).