Владыка Ледяного сада. В сердце тьмы. Ярослав Гжендович

кто-то громко и судорожно дышал. Одни мужчины, и всего одна-две женщины между ними. В тесноте, как буйволы в ограде, с большими, широко распахнутыми глазами. Старые, молодые, некоторые моложе меня.

      Я услышал тонкий детский голос, который выводил тихонько:

      – Нет… Еще нет… Еще немного… Прошу… Еще чуть-чуть… – и я превратился в лед.

      Взглянул на Бруса, но увидел только собственное отражение в зеркальной маске.

      Он стоял неподвижно и даже не вздрогнул.

      Я взглянул на его руку, высунувшуюся из рукава. Хотел убедиться, что она будет грязной и жилистой – или окажется изящной и разрисованной спиралями.

      Они были сходного роста. Не ошибся ли я?

      Я взглянул на железный крученый прут с посаженным на конце базальтовым зубом. Сумею ли я его схватить?

      «Быстрая милость».

      Через миг ее тебе дадут.

      Брус продолжал стоять неподвижно. Намеревался ли он что-то делать в надежде, что сообразит, как поступать? А потом – убить тех несчастных, только бы избавить своего подопечного от проблем?

      Я не хотел умирать, но не хотел и выжить такой-то ценой.

      «Прости, отец, – начал я немо. – Знаю, что ты поймешь».

      – Время! – рявкнул жрец жестяным голосом. – Ожидание недопустимо! Надлежит обнажиться! Тьможители сейчас будут введены. Время для гнева Матери! Время воздать за обиды мира!

      Да.

      Время для гнева.

      Время.

      Я зачерпнул воздуха, как учил меня мой Мастер Войны, разжег внутренний огонь внутри моего тела. Бросил туда всю усталость, страх, гнев и обиду, как если бы разжигал печь. А потом позволил, чтобы этот огонь наполнил мои вены.

      – Есть дела поважнее! – раздался вдруг голос. Сильный женский голос. Я взглянул на дверь и увидел фигуру, облаченную в плащ с капюшоном. – Это обычная жертва. Пусть этим займутся те, кто должен. Те, кто идет, неся Слово, должны говорить.

      Жрец медленно опустился на колени и уперся кулаками в пол.

      – Архиматрона, хафрам акидил! Ты сказала истину, – произнес.

      Брус тоже поклонился. Я пал на колени, будто ломая сталь, застывшую в моих суставах, упер кулаки в каменные плиты и коснулся лбом пола.

      Огонь в моих венах загудел. Пылал в голове и подбрасывал мне образы. Короткие, горящие, как удары молнии. Прыжок, оправленная в кость рукоять клевца – в руке, короткий скрип железа, прямо в лысый, раскрашенный череп, прыжок на стол, нож в другой руке. И тотчас прыжок на лестницу, удар железом под колени и – ножом в глотку.

      В жилу духа, что бьется сбоку на шее. Обсидиановый коготь, острый, словно обломок стекла, и твердый, точно алмаз. А потом – кто нас удержит, если мы поведем за собой архиматрону с клинком у горла?

      Молния ударила и погасла, а я не сделал ничего из того, что пронеслось у меня в голове.

      Когда мы шли каменными ступенями в свете лампадки, а потом – сквозь крутые коридоры, опутавшие башню, до меня еще доносилась сладкая песнь успокоения. Вскоре я перестал ее слышать, и тогда донесся первый отчаянный крик. Приглушенный, бьющийся где-то за стенами