Гранатовый браслет. Поединок. Олеся (сборник). А. И. Куприн

этой рекой,

      Ты мне дарила лобзания жгучие,

      Их разделял я с тобой.

Р.

      P.P.S. Вы непременно, непременно должны быть в собрании на вечере в следующую субботу. Я вас заранее приглашаю на 3-ю кадриль. По значению!!!!!!

R.Р.»

      И наконец в самом низу четвертой страницы было изображено следующее:

Яздесьпоцеловала

      От письма пахло знакомыми духами – персидской сиренью; капли этих духов желтыми пятнами засохли кое-где на бумаге, и под ними многие буквы расплылись в разные стороны. Этот приторный запах, вместе с пошло-игривым тоном письма, вместе с выплывшим в воображении рыжеволосым, маленьким, лживым лицом, вдруг поднял в Ромашове нестерпимое отвращение. Он со злобным наслаждением разорвал письмо пополам, потом сложил и разорвал на четыре части, и еще, и еще, и когда, наконец, рукам стало трудно рвать, бросил клочки под стол, крепко стиснув и оскалив зубы. И все-таки Ромашов в эту секунду успел по своей привычке подумать о самом себе картинно в третьем лице:

      «И он рассмеялся горьким, презрительным смехом».

      Вместе с тем он сейчас же понял, что непременно пойдет к Николаевым. «Но это уж в самый, самый последний раз!» – пробовал он обмануть самого себя. И ему сразу стало весело и спокойно:

      – Гайнан, одеваться!

      Он с нетерпением умылся, надел новый сюртук, надушил чистый носовой платок цветочным одеколоном. Но когда он, уже совсем одетый, собрался выходить, его неожиданно остановил Гайнан.

      – Ваше благородие! – сказал черемис необычным мягким и просительным тоном и вдруг затанцевал на месте.

      Он всегда так танцевал, когда сильно волновался или смущался чем-нибудь: выдвигал то одно, то другое колено вперед, поводил плечами, вытягивал и прямил шею и нервно шевелил пальцами опущенных рук.

      – Что тебе еще?

      – Ваше благородие, хочу тебе, поджаласта, очень попросить. Подари мне белый господин.

      – Что такое? Какой белый господин?

      – А который велел выбросить. Вот этот, вот…

      Он показал пальцем за печку, где стоял на полу бюст Пушкина, приобретенный как-то Ромашовым у захожего разносчика. Этот бюст, кстати, изображавший, несмотря на надпись на нем, старого еврейского маклера, а не великого русского поэта, был так уродливо сработан, так засижен мухами и так намозолил Ромашову глаза, что он действительно приказал на днях Гайнану выбросить его на двор.

      – Зачем он тебе? – спросил подпоручик смеясь. – Да бери, сделай милость, бери. Я очень рад. Мне не нужно. Только зачем тебе?

      Гайнан молчал и переминался с ноги на ногу.

      – Ну, да ладно, бог с тобой, – сказал Ромашов. – Только ты знаешь, кто это?

      Гайнан ласково и смущенно улыбнулся и затанцевал пуще прежнего.

      – Я не знай… – И утер рукавом губы.

      – Не знаешь – так знай. Это – Пушкин. Александр Сергеич Пушкин. Понял? Повтори за мной: Александр Сергеич…

      – Бесиев, – повторил решительно Гайнан.

      – Бесиев?