Гранатовый браслет. Поединок. Олеся (сборник). А. И. Куприн

Лбов. – Бек, голубчик, пожалуйста, еще раз.

      – А ну-ка, Бек, еще, – попросил Веткин.

      Но Бек-Агамалов, точно боясь испортить произведенный эффект, улыбаясь, вкладывал шашку в ножны. Он тяжело дышал, и весь он в эту минуту, с широко раскрытыми злобными глазами, с горбатым носом и с оскаленными зубами, был похож на какую-то хищную, злую и гордую птицу.

      – Это что? Это разве рубка? – говорил он с напускным пренебрежением. – Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой струйкой и рубят. Если нет брызгов, значит, удар был верный. Ну, Лбов, теперь ты.

      К Веткину подбежал с испуганным видом унтер-офицер Бобылев.

      – Ваше благородие… Командир полка едут!

      – Сми-иррна! – закричал протяжно, строго и возбужденно капитан Слива с другого конца площади.

      Офицеры торопливо разошлись по своим взводам.

      Большая неуклюжая коляска медленно съехала с шоссе на плац и остановилась. Из нее с одной стороны тяжело вылез, наклонив весь кузов набок, полковой командир, а с другой легкой соскочил на землю полковой адъютант, поручик Федоровский – высокий, щеголеватый офицер.

      – Здорово, шестая! – послышался густой, спокойный голос полковника.

      Солдаты громко и нестройно закричали с разных углов плаца:

      – Здравия желаем: ваш-о-о-о!

      Офицеры приложили руки к козырькам фуражек.

      – Прошу продолжать занятия, – сказал командир полка и подошел к ближайшему взводу.

      – Полковник Шульгович был сильно не в духе. Он обходил взводы, предлагал солдатам вопросы из гарнизонной службы и время от времени ругался матерными словами с той особенной молодеческой виртуозностью, которая в этих случаях присуща старым фронтовым служакам. Солдат точно гипнотизировал пристальный, упорный взгляд его старчески бледных, выцветших, строгих глаз, и они смотрели на него, не моргая, едва дыша, вытягиваясь в ужасе всем телом. Полковник был огромный, тучный, осанистый старик. Его мясистое лицо, очень широкое в скулах, суживалось вверх, ко лбу, а внизу переходило в густую серебряную бороду заступом и таким образом имело форму большого, тяжелого ромба. Брови были седые, лохматые, грозные. Говорил он почти не повышая тона, но каждый звук его необыкновенного, знаменитого в дивизии голоса – голоса, которым он, кстати сказать, сделал всю свою служебную карьеру, – был ясно слышен в самых дальних местах обширного плаца и даже по шоссе.

      – Ты кто такой? – отрывисто спросил полковник, внезапно остановившись перед молодым солдатом Шарафутдиновым, стоявшим у гимнастического забора.

      – Рядовой шестой роты Шарафутдинов, ваша высокоблагородия! – старательно, хрипло крикнул татарин.

      – Дурак! Я тебя спрашиваю, на какой пост ты наряжен?

      Солдат, растерявшись от окрика и сердитого командирского вида, молчал и только моргал