Неукротимая Анжелика. Анн Голон

это, я вижу, что мне остается только последовать за Кантором.

      – Боже мой! Что ты говоришь, Флоримон? Прошу тебя, замолчи! Ведь Кантор умер. Ты же не собираешься умереть?

      – Нет, ничуть, – спокойно ответил ребенок.

      – Так почему же ты говоришь, что хочешь быть вместе с Кантором?

      – Потому что я хочу его видеть. Я уже соскучился по нему. И потом, мне больше нравится плавать по морю, чем зубрить латынь у иезуитов.

      – Но… ведь Кантор умер…

      Флоримон отрицательно покачал головой:

      – Нет, он поехал к нашему отцу.

      Анжелика побледнела, ей казалось, что она теряет сознание.

      – Что ты сказал?.. Что ты говоришь?

      Флоримон посмотрел ей прямо в лицо:

      – Ну да! Наш отец!.. Другой отец… Вы же знаете… Тот, кого хотели сжечь на Гревской площади.

      Анжелика онемела. Она никогда не говорила об этом с детьми. Они редко встречались с сыновьями Ортанс, да та скорее дала бы отрезать себе язык, чем стала бы рассказывать об ужасном прошлом. Анжелика бдительно следила за тем, чтобы никакие неуместные разговоры не дошли до детских ушей, и с тревогой думала о том часе, когда ей придется отвечать на их вопросы о том, как звали их настоящего отца и кем он был. Но они никогда ее об этом не спрашивали, и только сейчас она узнала, почему они так себя вели. Они не задавали вопросов, потому что уже и так знали.

      – Кто вам сказал об этом?

      Флоримон не хотел сразу обо всем рассказывать. С нерешительным выражением лица он повернулся к камину и взял медные щипцы, чтобы подобрать упавшие угольки. До чего же матушка наивна! И как она хороша! Сколько лет она казалась ему слишком строгой. Он боялся ее, а Кантор часто плакал, потому что она куда-то пропадала как раз тогда, когда они надеялись, что она наконец-то посидит и посмеется с ними вместе. Но в последнее время Флоримон стал замечать ее слабости. Он видел, как она дрожала в тот день, когда Дюшен пытался убить его. Он сумел разглядеть, какую муку она прятала за веселой улыбкой, и, так как ему пришлось уже наслушаться ядовитых замечаний насчет «будущей фаворитки», он чувствовал, что в нем рождается новая мысль, делающая его взрослым, – мысль, что он скоро вырастет и станет защищать ее.

      И он вдруг повернулся к матери с лучистой улыбкой и, протягивая к ней руки, прошептал:

      – Матушка!..

      Она прижала к сердцу его кудрявую голову. Не было на свете мальчика красивее и милее, чем он. В нем уже чувствовалось прирожденное обаяние графа де Пейрака.

      – Ты знаешь, что очень похож на своего отца?

      – Знаю. Старый Паскалу говорил мне об этом.

      – Старый Паскалу? Ах, так вот как вы узнали!..

      – И да и нет! – важно отвечал Флоримон. – Старый Паскалу дружил с нами. Он играл на флейте и на барабанчике с погремушками, он рассказывал нам всякие истории и всегда говорил, что я очень похож на того вельможу, который построил дом на улице Ботрейи. Он знал его ребенком и говорил, что я совершенно схож с ним лицом, – вот только у меня нет сабельного шрама на щеке. И мы просили, чтобы Паскалу рассказал