Темное дело. Т. 1. Николай Вагнер

в представлениях. Я чувствовал, как сердце моё так полно и успокоительно забилось.

      – Сара! – прошептал я. – Вы ли это? Не сон ли? Не обман ли чувств?

      Она приложила палец к губам, встала, подошла и нагнулась ко мне.

      – Это я… не сон, не обман…

      И она села подле меня на кровать и взяла мою руку. Помню, я прижал эту маленькую ручку к моим сухим, истрескавшимся губам, и слезы брызнули из моих глаз.

      – Сара! – шептал я, плача, как маленький ребенок. – Любить вас!.. Любоваться на вас!.. Может ли быть что-нибудь выше в этой жизни?!

      Она тихо высвободила свою руку из моих горячих рук.

      – Вам нужен теперь покой. Я не покину вас. Я буду сидеть здесь, подле.

      И она быстро пододвинула стул к кровати и села на него, оправляя платье.

      Тихо, на цыпочках вошёл Гозенталь, за ним также на цыпочках следовал Кельхблюм.

      – Ну что? Все идёт хорошо? – спросил Гозенталь быстрым шепотом. – Ну! видите! вот смотрите…

      Он подошел ко мне, пощупал пульс, смотря на часы.

      – Прекрасно! Превосходно! О, мы теперь овладеем… Теперь мы сладим… Да! да! – И он с торжеством обратился к Кельхблюму, который мрачно и сердито смотрел из-под нахмуренных бровей. Потом он сделал какой-то знак Саре, и та поднялась.

      – Ну! Теперь я должна вас оставить… – начала она.

      – О! Она скоро придет, – перебил её доктор. – Опять придет! Будьте покойны, она завтра же придет.

      – Да! да! Я завтра же приду! – сказала Сара, улыбаясь и протянула мне руку.

      Я жадно схватил её обеими руками, и слезы опять полились из глаз.

      Она снова тихо высвободила свою руку и начала кивать мне, постоянно отступая к дверям, и в самых дверях, помахав мне ручкой, прошептала:

      – Auf Wiedersein! До свиданья… – и исчезла.

LXIV

      Вся эта сцена была разыграна нарочно, с фармацевтической целью. Но тогда, да и долго потом я принимал её за чистую монету.

      Розенталь прибегнул к этому средству на основами собственных соображений и хода болезни. Если бы его теория оказалась неверной и средство не помогло бы, то мне грозило неизбежное сумасшествие, соединенное с бешенством.

      Кельхблюм рассказывал, что я перебил несколько стульев, что надо было сзывать дворников и кучеров, чтобы держать меня, что раз даже была привезена рубашка с длинными рукавами, и меня собирались уже вести в ней на конец города в дом умалишенных.

      От всего этого избавила меня Сара, хотя д-р Розенталь никак не хотел уступить ей эту честь доброго дела.

      – На что ж бы годилась ваша теория, – возражал я ему, – если бы у вас не было средств осуществить её и привести в исполнение?

      Но он упорно стоял на своем и напечатал даже случай моего лечения и свою теорию в каком-то медицинском журнале, разумеется, немецком.