Голем. Густав Майринк

смотрит на жемчужину на манишке аристократа.

      Он не может вынести хладнокровного тусклого взгляда этого бритого неподвижного лица с крючковатым носом.

      Оно выводит его из себя, подавляет его.

      Мертвая тишина в зале становится все мучительнее.

      – Так смотрят статуи рыцарей, что лежат со сложенными руками на каменных гробах в готических церквах, – шепчет художник Фрисландер, кивая в сторону кавалера.

      Наконец, аристократ нарушает молчание:

      – Э… Гм… – Он подделывается под голос хозяина: – Да, да, вот это гости, это видно. – По залу проносится оглушительный взрыв хохота, стаканы дребезжат, босяки хватаются за живот от смеха. Бутылка летит в стену и разбивается вдребезги. Толстый хозяин почтительно шепчет нам, поясняя: «Его светлость, князь Ферри Атенштедт».

      Князь подал полицейскому визитную карточку. Несчастный берет ее, отдает честь и щелкает каблуками.

      Снова становится тихо. Толпа ждет, затаив дыхание, что будет дальше.

      Князь опять говорит:

      – Дамы и господа, которых вы здесь видите… эээ… это мои милые гости. – Его светлость небрежным жестом указывает на весь сброд. – Не разрешите ли, господин комиссар… эээ… представить вас.

      С вынужденной улыбкой комиссар отказывается, что-то бормочет… что, «к сожалению, обязанность службы», и наконец, оправившись, добавляет:

      – Я вижу, здесь все в порядке.

      Это вызывает к жизни драгунского ротмистра. Он бросается к дамской шляпе со страусовым пером и в ближайшее мгновение, при торжественном одобрении аристократической молодежи, выводит… Розину в зал.

      Она так пьяна, что едва стоит на ногах, глаза ее закрыты. Большая дорогая шляпа сидит криво. На ней нет ничего, кроме розовых чулок и мужского фрака, надетого на голое тело.

      Сигнал: музыка, обезумев, начинает…

      …Ри-ти-тит, Ри-ти-тит…

      и смывает гортанный крик, вырвавшийся у глухонемого Яромира, когда он увидел Розину.

      Мы собираемся уходить.

      Цвак зовет кельнершу.

      Общий шум заглушает его слова.

      Картины, мелькающие передо мной, становятся фантастическими, как в чаду опиума.

      Ротмистр обнял полуголую Розину и медленно в такт кружится с ней.

      Толпа почтительно расступается.

      Затем раздается шепот со скамеек: «Лойзичек, Лойзичек». Шеи вытягиваются, и к танцующей паре присоединяется еще одна, еще более странная. Похожий на женщину юноша, в розовом трико, с длинными светлыми волосами до плеч, с губами и щеками, нарумяненными, как у проститутки, опустив в кокетливом смущении глаза, – прижимается к груди князя Атенштедта.

      Арфа струит слащавый вальс.

      Дикое отвращение к жизни сжимает мне горло.

      В ужасе глаза мои ищут дверь. Там, отвернувшись, чтоб ничего не видеть, стоит комиссар и что-то быстро шепчет агенту, который прячет какой-то предмет. Слышится звон ручных кандалов.

      Оба пристально смотрят на рябого Лойзу, который на один миг обнаруживает намерение спрятаться, но потом, оцепенев,