Избранное. Сборник стихотворений. Дмитрий Леонидович Федорович

ни гроша; но грустью светлой и высокой была исполнена душа. Ведь, если вдуматься, немало – согретым быть чужим теплом, как путник, нищий и усталый, которого впустили в дом. И всё давно уже случилось, и время не вернуть назад; а если поискать причины – то, может, сам и виноват…

      Но всё кончается когда-то.

      Он подошёл:

      – Ну, нам пора!.. Становится холодновато, а ты же кашляла с утра…

      Он был взаправду озабочен, и тут-то до меня дошло: а он её ведь любит! Очень. И это так и быть должно. Иначе я бы оскорбился, и…

      Впрочем, не было бы «и» – я б просто кое-как простился, решив: «ты выбрала – живи…».

      Но случай здесь иного сорта. Кто лишний – должен быть скромней. Её почётного эскорта не составлять, как видно, мне. Что я испытывал – представить теперь я даже не берусь: быть может, зависть? Да, и зависть. А грусть? Ну да, конечно, грусть. Ведь всё могло бы быть иначе, но… Но мы были не одни.

      – Всего хорошего!

      – Удачи!

      – Ну что ж, пока!

      – Пока. Звони.

      Муж приобнял её за плечи, заправил шарфик поплотней, и холодно-бесстрастный вечер вобрал их пустотой аллей. Они ушли, полны друг другом, ведь женщина, сказать хочу, пойдёт с любимым хоть на муку, доверчиво прильнув к плечу. Ей больше ничего не надо – простит и горе, и печаль, лишь только был бы где-то рядом тот, кто…

      Не я.

      И всё жаль чего-то тайного до боли, что не сложилось, не сбылось… И вечер изменился, что ли – листву под цвет её волос гнал по земле холодный ветер, терзая мёртвые листы, и мне свистел:

      – На этом свете – лишь одиночество и ты…

      * * * * * * *

      Он

      Он шёл по зябнущему миру, купая в сумерках глаза, в свою холодную квартиру, где поселился год назад. В ней жили запахи чужие, скрипела непривычно дверь – но, за год ко всему прижившись, уже не замечал теперь он ни щелей, ни тараканов и – нищим циникам вослед – имел на кухне два стакана да колченогий табурет, откуда взявшийся, неясно. И связку книг. Весёлый быт! Он обходиться мог прекрасно, на бедность не тая обид, без марципанов или сыра, имея к завтраку батон и литр холодного кефира… Как собственность на кухне он повесил постер фирмы SONY и, утро трогая в разгон, разогревая макароны, глядел на свой магнитофон, что неподвижно и беззвучно мусолил бесконечный хит.

      И так всегда. Куда же лучше? Чего там – главное, что сыт.

      И день послушно начинался и тёк к известному концу. Из дней в конце концов слагался невзрачный год… Но не к лицу нам здесь устраивать разборки – мол, бездуховность, то да сё… Он знал Шекспира, Гёте, Лорку, любил Стругацких и Басё. Пелевина и Кастанеду почитывал – но не взапой, а как приправу за обедом. И так же, как любой другой, бывал в театре – правда, редко; бывал – и не один! – в кино: подругу звали то ли Светка, то ли Наташка… Всё равно.

      И хоть Серова от Перова он вряд ли смог бы отличить, но не скажу худого слова – кто без греха? Кого винить, что нынче мода на иное? Он был компьютерщик-фанат, и за работою порою засиживался допоздна.

      Вплотную подошла суббота, и вечер перед выходным был не заполнен ни работой, ни планами, ни чем иным. И вот в вечернем жёлтом свете,