Осенний август. Светлана Нина

выдохнул воздух, сводящий ему зубы, и нежно посмотрел на Веру.

      – Вернусь. Такие, как я, не пропадают.

      Вера сделала легкое движение вперед, как будто порываясь что-то сказать, но передумала на начале. Вместо этого она зажмурила свои небесно-зеленые глаза и обняла его. Крепко, так доверчиво и с такой искренней заботой, что даже никогда не унывающий Матвей погрустнел и оставил ладони на спине сестры своей возлюбленной. На него накатил знакомый страх обнять кого-то хрупкого и сделать ему больно. Складки ее платья перемежались, вклинивались в пространство между его рубашкой и пиджаком, пышные волосы щекотали щеки. Матвей заметил, что левый рукав ее платья чуть задран. И этот факт произвел на него странно сильное впечатление – она же просто беззащитная девочка, которая все видит так ярко и окрашивает силой свой души… Он ощутил хлопок и кружева ее светло-серого платья, нежный запах травы от волос. И ему стало так хорошо, как будто он вернулся в теплую уютную усадьбу с матерью, с которой всегда было светло и свободно.

      Отщепившись от него, Вера отвернула наполненные грустью глаза и ушла по осыпающейся оранжевым и золотым аллее к дому. Матвей с новым странным чувством опустошения смотрел на ее тоненькую талию, обхваченную поднимающейся снизу юбкой, на соблазнительные изгибы шеи, прерывающиеся распухшей рыжиной прически цвета ускользнувшего лета. А вслед ей неслись сморщенные увяданием листья и легкий, но бьющий октябрьский ветер, похожий на пробирающую ночную свежесть со своей ущербной, почти устрашающей тишиной.

      Вслед за отмерзающими листьями неслось странное ощущение какой-то конечности, невозможности начать после расставания. Веру рвало от мысли, что она может больше его не увидеть. Она готова была сделать что угодно, чтобы он не уходил – гнаться за ним до самого фронта, рыдать и хвататься за его одежду. Впрочем, это было унизительно, и она передумала. Что за нелепая оговорка судьбы? Она не может ни претендовать на него, ни отговаривать – у каждого своя воля.

      Вера ни за что не могла взяться после ухода Матвея – все было слишком обычно по сравнению с тем, что они говорили друг другу. И особенно по сравнению с тем, что было невыразимо словами. А лежать на кровати в перевернутом состоянии и мутно смотреть то в потолок, то на собственные ногти, хоть и надоедало, но было как-то весомо.

      26

      Вера непонимающе воззрилась на Игоря, переступившего порог их гостиной. Иван и Мария отправились в деревню, успокаивать подкатывающие крестьянские бунты, Вера должна была двинуться вслед. Старшая дочь наотрез отказалась покидать столицу, где бушевала, пусть и голодная уже, бессмысленно военная, но жизнь. И, пользуясь тем, что прислуга боялась ее, привела домой Игоря.

      – Помнишь Игоря Михайловича, Вера? – весело спросила старшая сестра, вбегая в комнату и шаря по дну вазы в поисках печенья. Его не было – война потихоньку отбирала кусочки прежнего бытия.

      – Помню. Очень приятно, – Вера позволила господину с прищуренными