Под алыми небесами. Марк Салливан

протянул руку. Пино поморщился и сказал:

      – Только не сломай мне пальцы.

      – Ладно, – сказал Аскари и крепко пожал ему руку. – Рад был познакомиться, Пино.

      – И я тоже, Альберто, – ответил Пино. Он взял рюкзак и вышел из машины.

      Аскари рванул с места, помахав из открытого окна рукой.

3

      Пино постоял несколько секунд. У него было такое чувство, будто он познакомился с каким-то важным человеком в своей жизни. Потом он закинул рюкзак на спину и пошел по широкой тропинке в лес. Тропинка все круче и круче уходила вверх, и наконец, через час, он вышел из леса на высокое альпийское плато под склоном горы, поднимающейся почти на тысячу двести метров и заканчивающейся острием, называемым Пиццо-Гроппера.

      Плато Мотта имело ширину в несколько сотен метров и опоясывало Гропперу с юго-востока. Западная оконечность этого широкого козырька заканчивалась небольшой хвойной рощей, которая цеплялась за край снижающегося к Камподольчино утеса высотой в стопятидесятиэтажное здание. Солнце во второй половине дня, как медная чеканка, лежало на осенних Альпах, и закат, как и всегда, привел Пино в трепет. Кардинал Шустер был прав: находиться в Мотте – все равно что стоять на балконе одного из величайших соборов Господа.

      Мотта мало чем отличалась от Мадезимо. Здесь, на восточной части плато, близ утесов и елей стояли несколько домов в альпийском стиле, маленькая католическая часовня, которую Пино мельком видел снизу, и гораздо более крупное сооружение из камня и дерева. Приближаясь к дому, Пино, который уже несколько месяцев не чувствовал себя так хорошо, все отчетливее ощущал запах свежевыпеченного хлеба, какой-то острой чесночной еды. В животе у него заурчало.

      Он вошел под крышу крыльца, постоял перед тяжелой деревянной дверью, потянулся к шнурку, свисавшему с тяжелого медного колокола над табличкой, на которой было написано: «Каса Альпина». Здесь рады всем усталым путникам». Пино дважды дернул шнурок.

      Звук колокола эхом отразился от скал у него за спиной. Он услышал крики мальчишек, потом шаги. Дверь распахнулась.

      – Здравствуйте, отец Ре, – сказал Пино грузному священнику лет пятидесяти пяти. На священнике, опиравшемся на трость, была черная ряса с белым воротничком и кожаные, подбитые гвоздями альпинистские ботинки.

      Отец Ре распахнул объятия:

      – Пино Лелла! До меня сегодня утром дошли слухи, что ты приедешь и снова побудешь у меня.

      – Бомбежки, отец, – сказал Пино, обнимая священника. Эмоции переполняли его. – В городе совсем плохо.

      – И это мне известно, сын мой, – сказал отец Ре срывающимся голосом. – Но заходи, закрой дверь, не выстужай дом.

      – Как ваша нога?

      – То хуже, то лучше, – сказал отец Ре и, прихрамывая, отошел в сторону, чтобы впустить Пино.

      – Как Миммо воспринял новости, отец? – спросил Пино. – Я говорю о нашем доме.

      – Это уж ты сам ему должен сообщить, – ответил отец Ре. – Ты ел?

      – Нет.

      – Тогда ты прибыл вовремя. Оставь пока свои вещи здесь. После обеда я тебе покажу, где ты будешь спать.

      Пино