Царь и гетман. Даниил Лукич Мордовцев

царю: покорение словенских народов – все гибель Московского царства, сие покорение будет не иное что, как самоукушение скорпиево… Покоривши дунайских ли словен, ляхов ли, болгар ли, Москва всенепременно наложит на них железную цепь тяжких законов царя Ивана Грозного и царя Бориса-татарина: она наводнит словенские земли своими темниками и баскаками, приставами да целовальниками, боярами да стольниками[22], дьяками да подьячими; и сие зло злее зла турецкого, злее яду немецкого…

      – Се б то дуже правда, – покачивал головой Палий.

      – Какое не правда! Познал я московскую душу: ее и в десяти водах не вываришь…

      – Так-так… Он и у нас, на Вкраине, Москва вже свои порядки заводит, така вже московска натура ижаковата…

      – И я сие сказывал царю.

      – Що ж вин?

      – Милостиво молчал и шубу с плеча своего пожаловал мне…

      – А там и гайда! У Сибирiю?

      – Да, сын мой.

      Палий даже рассердился. Он передвинул свою курпейчатую шапку с одного уха на другое и с досадою остановился.

      – Так це все бояры?

      – Бояре, кому ж больше: они и царя обманули.

      – Ах, гаспидовы дити! От ироды! А царь и не знав ничого?

      – Ему доложили, якобы мне «надобеть быть у государевых дел, у каких пристойно», и сослали в Тобольск.

      Рассказ Крижанича произвел на Палия тяжелое, удручающее впечатление. Опять перед ним вставало поле, усеянное костями человеческими; но кости эти уже не оживали… «Не оживут кости сия», – звучала под сердцем плачущая, погребальная нота… Кто поможет воскресению сухих костей? На кого надежда?

      Крижанич угадал его мысль и кротко посмотрел на него старческими, ясными, как у юноши, глазами.

      – А все-таки, сын мой, оживут кости сия, – с глубоким убеждением сказал он.

      – Хиба Духом Святым? – грустно заметил Палий.

      – Духом животным, сын мой… А кто ты? Как имя твое? Я и не спросил тебя.

      – Я Семен Палий из Борзны… Був запорожцем, а теперь… – Он остановился.

      – Хочешь оживить кости сии?

      Палий молчал: вера в Москву вновь была глубоко потрясена.

      – Не отвещай, я знаю, – продолжал старик, – я умею читать душу человеческую на лицах людей… Я прочитал твою душу… Ты оживишь кости сии…

      – Как же, отче? Научи!

      – Знаешь, сын мой, как засевают поле, поросшее волчцами?

      – Знаю…

      – Засей же поле сие пшеницею, и волчцы погибнут… Кости оживут… Как зерно всходит пшеничным стеблем и колосом, так кости сии взойдут людьми живыми… Живая пшеница за Днепром: кликни клич, и пшеница сама придет сюда, и ты засеешь ею сие поле мертвое, и «оживут кости сии»…

      Палий видел, что эта мысль отвечает его собственной, давно лелеемой мечте. Еще будучи в Запорожье, он много думал о судьбе Западной, Заднепровской Украйны, и ему казалось, что безбожно было бы оставлять ее «руиною». Эта «руина» под боком у Киева. Ксендзы уже угнездились в Хвастове и, как пауки, начали растягивать свои цепкие нити по Волыни,

22

Стольник – придворный чин-должность на Руси в ХШ – XVII вв. Первоначально прислуживал при трапезе царям и великим князьям, позднее назначался на воеводские, посольские, приказные должности.